С древних пор — хотя и не столь древних, как это воображали позднее, — систематическое наблюдение небесных светил происходило в долине Евфрата, среди халдеев. Но не весь небесный свод одинаково привлекал их внимание: лишенные творческой фантазии греков, а равно и их метафизических наклонностей, они не знали догматы всемирной симпатии и не чувствовали потребности верить в таковую. Звезды вообще в правильном движении кружились вокруг Земли — именно эта правильность не давала возникнуть мысли об их божественности. Это свойство было приписано тем из них, которые своим уклонением от всеобщих законов доказывали, что в них живет самостоятельная сила; это были, прежде всего, оба светила в тесном смысле, боги Шамаш (Солнце) и Син (Луна), прокладывающие себе свой собственный путь по небесной тверди. Правда, и их движения были закономерны, но зато они по временам затемняли свой божественный облик, очевидно, желая этим подать людям весть о чем-то важном, имеющем решающее значение для их жизни. Не менее ясна была наличность произвольной и, стало быть, божественной силы у пяти других меньших звезд. И они переходили от одного созвездия к другому, но не правильным шагом, как те, а каким-то странным, порывистым: то быстрее, то опять медленнее; случалось, что они останавливались, затем шествовали в обратном направлении, затем опять с удвоенной быстротой продолжали свой путь. Очевидно, и эти пять звезд принадлежали к богам-«возвестителям». Самой блестящей и свободной из всех было присвоено имя главного вавилонского бога, Мардука (Юпитера); в красавице вечерней звезде признали богиню любви, Иштарь (Венеру); багровая звезда о зловещем сиянии была приурочена к богу смерти, Нергалу (Марсу); равным образом другая немилая звезда, желтая и медленная, — к мрачному Нинибу (Сатурну); оставшейся пятой, неотлучной спутнице Солнца, дали имя бога мудрости и специально ведовства, Набу (Меркурия). Храмы халдейские, возвышавшиеся на семи террасах, позднее были сравнительно недурно приспособлены к тому, чтобы служить обсерваториями; приблизившись на целых семь этажей к богам, можно было с гораздо большим удобством вступать с ними в сношения.

    Таким образом, халдеи были творцами столь важной в позднейшей астрологии семипланетной системы; им же приходится приписать и установление ее необходимого коррелята, зодиака. Действительно, нетрудно было заметить, что все планеты, включая Солнце и Луну, движутся всегда по одной и той же полосе небесной тверди — как равно и то, что пребывание собственно Солнца в той или другой ее части создает чередование времен года. Полоса эта состоит из двух половин, из коих одна сильно возвышается над горизонтом, проходя почти через зенит, другая — сравнительно очень мало. Пока Солнце пребывает в первой — длится жаркая и сухая пора года; когда оно переходит во вторую, начинается ненастная, зимняя пора. Эти зимние ненастья жреческая мудрость объясняла тем, что Солнце тогда погружается в волны небесных вод; те четыре сравнительно отчетливых созвездия, которые составляли зимнюю половину зодиака, были поэтому названы именами водных существ. Это были: человек -Скорпион (с которого начиналось погружение Солнца), Коза - рыба, Водолей (пора самых обильных дождей) и Рыбы. В весеннее равноденствие Солнце, оставляя небесные воды, начинало свое восхождение: его знак поэтому изображали наподобие быка (самого Солнца), передней частью своего тела вылезающего из воды (такое изображение осталось на все времена за созвездием Тельца). Затем оно, прошедши свою самую приятную пору в знаке благодатных отроков - Близнецов, превращалось в лютого, разрушительного зверя в созвездии Льва и лишь в знаке ласковой Девы умеряло свой пыл. Их этих-то восьми знаков, четырех водных и четырех, так сказать, сухопутных, состоял, насколько мы можем судить, древнейший халдейский зодиак: их имена, с легкими изменениями, сохранились и поныне. Это 1—4) Скорпион, Козерог, Водолей, Рыбы и 5—8) Телец, Близнецы, Лев, Дева. В более позднее время — но во всяком случае ранее XII века до P.X. — к этим первоначальным восьми знакам были прибавлены остальные четыре, имена и образы которых отчасти нарушили стройность деления на водную и сухопутную половины — Овен, Рак, Весы и Стрелец.

    Можем ли мы, однако, вместе с этим двенадцатизначным зодиаком и семипланетной системой приписать и астрологию ученым древнего Вавилона? Конечно, если верить свидетельствам греческих и римских астрологов, то придется всю их сложную премудрость признать халдейским изобретением; но в том-то и дело, что эти свидетельства никакого доверия не заслуживают. В такой сомнительной науке, какой была астрология с ее произвольными и чисто условными постулатами, авторитет древности был часто единственным, которым можно было прикрыть какое-нибудь вопиющее прегрешение против здравого смысла; отсюда масса таких ссылок на «халдеев» и на глубокую древность, к которым лишь в самое последнее время стали относиться скептически. Самым верным способом разобраться в настоящей халдейской астрологии является тот, при котором привлекаются исключительно оригинальные клинописные тексты, притом древнейшие, а не те, которые относятся к эпохе Арсакидов, когда классический Восток успел уже испытать на себе воздействие греческой культуры.

    Если же сосредоточиться на этих древнейших текстах, то халдейская астрология предстанет перед нами в довольно несложном виде. Она, по-видимому, не имела того внешнего подобия научности, которым позднее греческая подчинила себе умы даже серьезных людей. Ее характер был чисто ремесленный: отмечается само явление, затем последствие, которое оно может иметь для земных дел. Марс в оппозиции с Сатурном (?) — «счастье царю»; с Венерой — «шесть месяцев царь остается в стране»; с Юпитером — «гибель для страны» и т.д. Особенное значение приписывается Луне и ее затмениям; затем — ореолам и другим явлениям метеорологического характера. И здесь сообщаются приметы: такое-то явление полезно для страны и царя, вредно для Финикии; при таком-то — будет урожай; при другом — справедливость будет царить в стране и т.д.

    Как видно отсюда, предметом заботы халдейских магов была высшая политика, царь и страна; они были придворными астрологами. При строго монархическом характере восточных государств естественно должно было возникнуть мнение, что если астральные боги берут на себя труд сообщить что-либо человеку, то это их сообщение может иметь отношение только к царю, а не к простым смертным. Мысль, что звезды озабочены судьбою также и обыкновенного человека, — по тонкому и правильному замечанию Буше-Леклерка — была результатом греческого демократизма.

    Вот какова бьша нехитрая мудрость, которая, проникнув в впечатлительную и восприимчивую Грецию, породила научную астрологию. Но для того, чтобы греческая почва могла воспринять и вырастить восточное семя, нужно было, чтобы новь народного сознания была вспахана сохой философской мысли. Это случилось главным образом в V и IV веках; но первые бессознательные усилия в указанном направлении восходят к началам греческой философии. Ионийские мыслители с их наивной космогонической спекуляцией устанавливают догмат единого происхождения вселенной из единого одушевленного вещества, или, говоря правильнее, теоретически подкрепляют этот постулат народной веры; собственно Гераклит, видевший в человеческой душе «искру звездного естества», частицу того же огня, который живет и действует в небесных светилах, значительно содействовал научному обоснованию догмата всемирной симпатии; Учение Пифагора в своей астрономической части было скорее неблагоприятно для позднейших астрологических домыслов — гипотеза о движении Земли отнимала у них почву, — но зато в своей математической части оно снабдило будущих астрологов отличным оружием для их мистических конструкций. Таинственное значение четы и нечеты, как женского и мужского рода в арифметике, священный характер троицы и седьмицы — все это, развиваясь и пополняясь, перешло со временем в арсеналы астрологов, которые удержали даже имя «успевающих ученых» пифагоровой школы, mathematici.

    Все же эти фантастические арифметика и геометрия могли дать пищу лишь созревшей астрологии; ее возникновению содействовала гораздо более философия Эмпедокла, этого мага среди греков V века. Этот удивительный человек в трояком отношении подготовил нарождение астрологии. Во-первых, своим положением о Любви и Вражде, как обеих действующих в мироздании силах; это центральное положение его космогонии если и не было прямым философским выражением догмата всемирной симпатии, то все же уживалось с ним как нельзя лучше. Во-вторых, своим учением о четырех стихиях, комбинациями которых являются все существующие в мире предметы, не исключая и человека; этим учением однородность всего сущего была подчеркнута гораздо энергичнее и нагляднее, чем даже устаревшими гипотезами ионийцев о происхождении мира из единого вещества. И действительно, в его принятой и дополненной Аристотелем форме это учение сделалось одною из основных аксиом позднейшей астрологии. Но для этого оно нуждалось в вспомогательной гипотезе, установление которой было третьей заслугой Эмпедокла. Это была его теория «излияний» (aporrhoeae, effluvia), посредством которых предметы могут даже на далеком расстоянии оказывать действие друг на друга; так человек в огненной части своего естества может воспринимать излияние огненной стихии — т.е. звезд. Не трудно догадаться о том, с каким жаром должна бьша со временем астрология ухватиться за эту мысль, дававшую ей возможность благополучно разрешить одно из самых серьезных недоумений, возбуждаемых ее построениями.

    Но как высоко мы бы ни ставили заслуги Эмпедокла с той (очень условной) точки зрения, на которой мы стоим здесь, — несравненно сильнее было влияние Платона. Правда, у него немного такого, что могло бы сослужить астрологии непосредственную службу, но зато это немногое таково, что в него можно было вложить многое, освящая и то и другое великим именем философа - пророка. Божественность «идей» заставляла признать их обителью пространство в высших сферах над звездным небом; отсюда был только один шаг до отождествления идей с теми знаками, которыми младенческий ум древнейших греков населил небесную твердь, и если астрология этого шага не сделала — сделал его герметизм, — то потому только, что эти знаки вне узкой полосы зодиака ее не интересовали. Но и души, будучи родственны божественным идеям, должны были обитать в той же сфере звезд, как и они, и лишь необходимость земного существования заставила дать им бренную оболочку в виде тела. Это тело не могло быть делом рук творца — Демиурга, — иначе оно было бы так же бессмертно, как и все его творения. Нет, он поручил его создание божествам планет, коих семь, Солнце, Луна, Меркурий, Венера и еще три «безыменных». Итак, планеты божественны — это раз. Затем свойства человека зависят от свойства или воли создавшей его планеты; это — богатая мысль, содержащая в зародышевом виде всю позднейшую «генетлиалогию», т.е. добрую половину практической астрологии. Читатель заметит, что идеи влияния планет на рождение человека мы не встречали до сих пор ни у греческих философов, ни у халдеев, ни в греческой народной вере; это — новое семя, брошенное Платоном, и его комментаторы уже позаботятся о том, чтобы оно не пропало даром: неоплатонизм сплошь и рядом подает руку астрологии.

    Что касается Аристотеля, то его трезвая и сухая физика не давала пищи надэфирным мечтаниям; все же один пункт его учения можно было использовать — именно тот, в котором он исправил учение Эмпедокла о стихиях. Его систематический ум не удовольствовался той формой, которую придал этому учению сам автор: число и подбор стихий должны были показаться ему произвольными, если бы не удалось их вывести логическим путем из более простых и рациональных принципов. И Аристотелю это удалось. Исследуя основные свойства тел, он нашел, что они сводятся к двум парам: сухое и влажное, теплое и холодное; помножив эти два бинома друг на друга— (а + Ь) х (с + d) = ас + Ьс + ad + bd, — мы получаем именно наши четыре стихии. Сухая и теплая стихия — это огонь; влажная и теплая — воздух; сухая и холодная — земля; влажная и холодная — вода. Без натяжки, как видит читатель, дело не обходится, но нельзя было требовать от астрологии, чтобы она ее заметила и обнаружила. Напротив, ей было приятно, что она хоть в чем-нибудь могла позаимствоваться у Аристотеля и связать со своими конструкциями имя великого философа — великого также и в своей физике, о которой не следует судить по только что приведенному образчику.

    Теперь недоставало только одного, чтобы достроить философский фундамент астрологии. Мир был одушевлен и божествен, доступный ощущению и познаванию человека благодаря своей однородности с ним как макрокосма с микрокосмом, обусловленной образованием обоих из одних и тех же стихий, т.е. одних и тех же комбинаций одних и тех же основных свойств; та же однородность, при наличности излияний, подчиняет человека непосредственному воздействию поднебесных сфер, занимаемых божественными светилами, — воздействию, сказывающемуся всего сильнее при образовании самого тела человека, или бренной оболочки его бессмертной души. Это — самое яркое, хотя и не единственное проявление всемирной симпатии. Со всем этим можно было согласиться — и все-таки отрезать все дальнейшие выводы одним крайне серьезным вопросом. Допустим, что судьба человека предопределена влиянием планетных божеств; можно ли отсюда вывести заключение, что это предопределение может сделаться известным человеку! Скорее — нет; ведь что я знаю, того я могу избегнуть; а раз я могу его избегнуть, то где же тут предопределение? Как видит читатель, наш фундамент не мог считаться законченным до решения вечного спора о детерминизме и свободе воли. Положим, этот спор стоит на пороге всякой теории ведовства; но именно астрология, как единственная построенная на философских, научных началах форма ведовства, должна была серьезнее, чем какая-либо другая, к нему отнестись.

    К счастью для нее, от этой работы ее освободила философская школа, сильнее прочих заинтересованная в утвердительном, оптимистическом решении вопроса о ведовстве, — школа стоическая. Построив — в противоположность рационализму, скептицизму и индифферентизму других учений — свою метафизику и добрую часть своей этики на догмате существования божества и его попечения о человеке, стоицизм жаждал возможности неопровержимо доказать этот свой коренной догмат указанием на фактичность ведовства; действительно, раз ведовство есть, есть и божество, есть и его забота о человеке. Когда поэтому возникла новая наука, поставившая предугадывание судьбы на твердую, как казалось, почву, другие философские школы отнеслись к ней с более или менее явным недоброжелательством, но стоицизм принял ее с полной готовностью, как желанную гостью и союзницу.

    И тут мы дошли до того момента, когда на достаточно разрыхленную почву греческой культуры было брошено семя восточных, халдейских идей.

    Одной из наиболее интересных и поучительных страниц древней истории является сравнение обоих важнейших по их влиянию на современность народов древности — греков и евреев — в их отношении к иностранным культурам.

    У евреев это отношение — принципиально враждебное и пренебрежительное. Обладая традицией, возводящей их историю в непрерывном чередовании поколений к самому сотворению мира, традицией, в которой они явно были выставлены избранниками среди народов и племен, они a priori не могли признать превосходства, вообще или в частности, чужой культуры перед своею. По мере того как они стали знакомиться с другими культурными народами восточного бассейна Средиземного моря, особенно с египтянами и греками, для них становилось ясным, что все культурные блага этих народов были заимствованы когда-то у их предков и что они, стало быть, были учителями народов. Греческая философия, прежде всего, ученица еврейской: Пифагор, Сократ, Платон почерпнули содержание своего учения из книг Моисея. Равным образом и греческие поэты, не только Гомер и Гесиод, но и баснословные, как Лин и Мусей, были плагиаторами еврейских книг, в подтверждение чего приводились не только поразительные созвучия, вроде только что упомянутых имен Мусея и Моисея, но и ясные свидетельства — увы, подложные — всех названных поэтов. Мало того, даже языческие религии, с их многобожием и идолопоклонством, были еврейского происхождения: Моисей ввел культ богов в Египте, а от египтян он перешел и к другим народам. Все это приводится мною, разумеется, ad memoriam vetustatis, поп ad contumeliam civitatis, говоря словами Цицерона, и, пожалуй, еще с одной задней мыслью: я думаю, кое-кому из наших современников, по ею и по ту сторону рубежа, полезно будет взвесить значение этой параллели.

    Действительно, диаметральную противоположность евреям образуют в интересующем нас вопросе эллины, и нигде этот контраст не выступает разительнее, чем в сочинении первого по времени грека, сознательно, хотя и поверхностно изучившего иностранные культуры, — Геродота. Пытливый, любознательный, жадный до всякого учения, откуда бы оно ни исходило, он и свой народ представлял себе таким же умственно молодым учеником всех и каждого, каким он был сам. Лишь только заметит он какое-нибудь сходство между родным и иностранным институтом, для него становится ясным, что именно этому институту его предки научились у иностранцев. Конечно, настала и для Греции пора, когда она заявила о своем культурном превосходстве перед другими народами, но эта пора была порой упадка греческой культуры. В этом-то и заключается поучительность нашей параллели. Народу-ученику принадлежит мир; кто самодовольно объявляет период учения своего народа оконченным, тот этим самым жертвует его будущим.

    В то время, о котором идет речь, т.е. к началу III века до Р.Х., Греция еще охотно сознавала себя ученицей. А поучиться было чему: незадолго до того, благодаря победам Александра Великого, заставы между Грецией и Востоком пали; сближение между греческой и восточной цивилизацией произошло более полное, чем когда-либо до того. Одним из результатов этого сближения была деятельность вавилонского жреца Бероса, написавшего на греческом языке объемистое сочинение об истории своей родной страны. Мы о нем имеем только смутное представление; все же несомненно, что не последнее место в нем занимали астрологические наблюдения и приметы, вся эта таинственная мудрость, накоплявшаяся в глиняных библиотеках вавилонских царей за несколько сотен тысячелетий... Да, несколько сотен тысячелетий; Берос был щедр на нули. По своему научному содержанию халдейская астрономия была не такова, чтобы особенно поразить греческих ученых, которые к тому времени, путем применения математического метода, успели поставить свою науку на очень почтенный уровень, — нужно было поэтому раздавить их возражения под тяжестью цифр. Это было тем желательнее, что новым просветителям грозила серьезная конкуренция со стороны египтян и их «династий», головокружительная древность которых изумила еще Геродота; и действительно, как раз к этому времени египтянин Манефон выступил таким же посредником между своим и греческим народом, каким был Берос для греко-вавилонских отношений. Берос поэтому определил древность своей родины, с тех пор как в ней начали производиться астрономические наблюдения, — в 490 000 лет; в таком почтенном возрасте можно было не бояться египетской конкуренции.

    Откровения Бероса глубоко взволновали весь греческий мир. Сам жрец получил приглашение переселиться в благодатный Кос, тогда один из центров эллинистической культуры и едва ли не самый привлекательный утолок греческого мира, с его старинной школой врачей-асклепиадов, с его прекрасным, здоровым климатом, с его живой умственной жизнью, о которой свидетельствуют стихотворения Феокрита и новонайденного Герода. Здесь эллинизованный вавилонянин нашел многочисленных и благодарных слушателей для своих лекций; здесь, по-видимому, произошло то соединение восточного оккультизма с греческой наукой, плодом которого была научная греческая астрология.

    Действительно, хотя мы и не знаем, в частности, много ли было нового для греков в астрономической науке Бероса и халдеев, но одна мысль была во всяком случае новостью для них: божественные планеты своим положением предвещают человеку будущее. За эту мысль одна часть греческих астрономов жадно ухватилась; другая, правда, отнеслась к ней очень скептически. В астрономии произошел раскол. Примкнувшая к халдейской мудрости группа естественно держалась и впоследствии своих учителей и присвоила себе даже их имя; отсюда — нарицательное chaldaei, как обозначение греческих астрологов, начиная с III века до Р.Х., нарицательное, так долго вводившее в заблуждение и древних, и новых ученых. Конечно, слава Эллады ничуть не пострадала бы, хотя б ей пришлось даже всю астрологию уступить Вавилону, — скорее напротив; все же справедливость требует, чтобы мы и в этой области соблюли принцип: suum cuique. Вавилону принадлежит, кроме некоторых элементарных астрономических сведений, самый принцип гадания по затмениям и констелляциям, а равно его чисто ремесленное приложение в отдельных случаях для предсказания судьбы царей и царств; Греции принадлежит философский и систематический дух, превративший ремесленную практику халдеев в рационально обоснованную и последовательно развитую во всех своих частях науку — или, по крайней мере, квазинауку.

    Приступая в нижеследующем к изложению этой квазинауки, я прошу читателя не ожидать... говоря правильнее, не опасаться, что ему будет предложено нечто вроде сокращенного руководства греко-халдейской астрологии: отсылая его за всеми частностями к труду Буше-Леклерка, я ограничусь изложением одних только руководящих идей, поскольку они различимы для нас в лабиринте конкурирующих астрологических систем древнего мира. А затем мы, вновь подняв оставленную здесь историческую нить, проследим дальнейшую судьбу астрологии в античную эпоху: ее победное шествие по всем землям Римской империи — ее борьбу с враждебными стремлениями философии, науки, политики и религии, — ее отношения собственно к христианской религии, нашедшей в ней одного из своих серьезнейших соперников, — ее мартиролог и конечное торжество.

    Прошу читателя представить себе рулетку — вообще похожую на ту, которая употребляется для известной всем азартной игры. Только шариков в этой рулетке будет, вместо одного, целых семь — золотой, серебряный, голубой, белый, красный, розовый и черный. Затем, диск рулетки, по которому катятся ширки, разделен на двенадцать равных отделений, каждое из которых снабжено особою надписью, имеющею отношение к жизни человека — «родители», «брак», «прибыль» и т.д. Равным образом и обод разбит на двенадцать отделений, с фантастическими знаками в каждом из них: водолеем, львом, скорпионом и т.д. Желающий узнать свою судьбу приводит рулетку в движение. Это движение двойное: двенадцать отделений диска быстро меняют свое положение относительно двенадцати отделений обода, но и семь шариков точно так же меняют свое положение по отношению к тем и другим. Наконец рулетка остановилась; голубой шарик занял место во «льве» против «прибыли», серебряный — в «рыбах» против «странствий», красный вместе с черным — в «скорпионе» против «детей» и т.д. Если мы теперь знаем значение каждого из шариков и каждого из фантастических знаков, то мы, комбинируя их со значением отделений диска, можем приняться за гадание.

    Такова, во всей своей простоте, основная схема греческой астрологии: читатель, конечно, догадался, что в небесной рулетке семи шарикам соответствуют семь планет с их семью отчасти действительными, отчасти символическими цветами; равным образом ободу с его двенадцатью фантастическими знаками — зодиак. Что касается диска, то это — «двенадцатидомный» круг человеческой жизни, представляющий из себя произвольный, но необходимый вымысел астрологов. Имена планет и знаков зодиака, движение тех и других — все это было обнаружено и вычислено научной астрономией отчасти древних вавилонян, отчасти же и греков, которые именно в нашу эпоху находились в зените своей научной славы. Все это перешло из астрономии в научную лабораторию астрологии; но затем астрология благодарит астрономию за оказанную ей помощь и просит ее в дальнейшее не вмешиваться: с этим дальнейшим она рассчитывает справиться сама при содействии мифологии и мистической математики пифагоровой традиции. Действительно, теперь предстояло главное: на нерушимом основании догмата всемирной симпатии построить систему влияний небесных светил на людские дела. Влиять могли они только — это было ясно — сообразно со своими собственными качествами, которые надлежало таким образом определить. Казалось бы, этим затронута область астрофизики, т.е. одной из дисциплин научной астрономии; но на самом деле астрология прекрасно сумела обойтись без услуг этой тогда еще зачаточной науки. В силу своего наивного материализма она, наскоро, своими средствами соорудив чрезвычайно зыбкий астрофизический фундамент, воздвигла на нем здание совершенно фантастической астропсихологии — здание, просуществовавшее тем не менее двадцать веков.

    Нетрудно понять, что для строго научной системы влияний нужно было установить, во-первых, их качественную, во-вторых, их количественную сторону; раз обе эти стороны для каждой звезды определены — остальное будет делом комбинации, метод которой может быть уже вполне рациональным. Скажу теперь же, что именно этой рациональности комбинационного метода астрология была обязана тем обаянием, которое окружало ее в глазах даже рассудительных людей: пораженные красивой стройностью астрологических диаграмм, безошибочностью и определенностью астрологических вычислений, они склонны были забывать о произвольности самых элементов этих диаграмм и вычислений — тем более что для них он был освящен глубокой древностью... Все это необходимо было предпослать теперь же — для того, чтобы читатель снисходительно отнесся к нелепости тех астрофизических и астропсихологических элементов, к изложению которых мы переходим теперь.

    Говоря о качествах небесных светил, можно было понимать это слово либо в общем, либо в индивидуальном значении. С первой точки зрения нужно было условиться только в том, какие звезды считать благодетельными и какие вредными, со второй — дифференцировать общее понятие пользы или вреда в смысле сообщения человеку того или другого физического или душевного преимущества или изъяна. Безусловно необходимо было только первое различение, без которого астрология теряла всякий смысл; что касается второго, то без него в крайнем случае можно было обойтись, так как специализация понятия «польза» или «вред» могла быть достигнута другим способом: для определения «генитур» (vulgo — гороскопов) имелся с этой целью двенадцатидомный круг жизни, что же касается «инициатив» (т.е. решения вопроса, благоприятен ли данный момент для того или другого дела), то тут самый характер вопроса, с которым обращались к небесным руководителям, определял заодно и специальный смысл получаемого ответа. Вот почему только общее качественное различие было возведено в основной непреложный догмат, по которому ни разногласия, ни колебаний не было. Согласно этому догмату, Солнце и Юпитер были безусловно благодетельными. Марс и Сатурн — безусловно вредными планетами, Венера и Луна были благодетельны, только в более слабой степени; что касается Меркурия, то это — планета изменчивая, легко сама подпадающая влиянию тех, в обществе которых она находится.

    Откуда же эта странная и на первый взгляд произвольная теория?

    Вполне удовлетворительного ответа мы дать не можем; за вычетом тех разумных (относительно) соображений, которые тотчас будут приведены, все-таки получается иррациональный остаток, в котором мы можем подозревать либо неуловимое влияние халдейских традиций, либо произвол писавшего под покровом вымышленной древности автора системы. Разумные основания заключаются в следующем. Во-первых, в действительных качествах наблюдаемых светил. Так, относительно благодетельности Солнца, источника всякой жизни, никаких сомнений быть не могло; Юпитер внушал любовь и уважение к себе своим мягким, полным, слегка розовым, по мнению древних, блеском, равно как и царственной величавостью своего плавного течения. Наоборот, Марс с его багровым сиянием наводил страх на людей, а его порывистые движения по зодиаку изобличали в нем страстный, гневный характер; точно так же и желтое око Сатурна сулило людям недоброе, а его старческая медленность заставляла предполагать в нем степенного и осторожного, но не участливого бога.

    Во-вторых, были и соображения чисто физического характера, хотя вероятно, что они явились лишь позднее, ради якобы научного обоснования уже получившей распространение теории. Сюда относятся стихийные принципы Аристотеля — жара и холод, сушь и влага. Солнце — источник жары, земля — влаги; жар, умеряемый влагой, рождает жизнь. На этом шатком основании покоится теория планетных влияний, освященная великим именем Птоломея. Сатурн, будучи далек и от Земли, и от Солнца, — холоден и сух, а потому вреден; Марс, вследствие близости к Солнцу, жарок и сух, а потому тоже вреден; Юпитер тепел и влажен, и потому благодетелен; то же относится и к Венере; само Солнце жарко, но его жара умеряется влагой, получаемой от Земли; Луна холодна и влажна, Меркурий неуловим. Нечего настаивать на изъянах и непоследовательностях этой теории — они вполне естественны в веровании, стремящемся принять вид науки.

    Количественное различение планет имеет своим основанием их относительную силу или слабость; сила и слабость определяются — тут мы еще более углубляемся в область абсурда — либо полом планеты, либо ее положением. С точки зрения пола планеты распадаются на мужские (Солнце, Юпитер, Марс, Сатурн) и женские (Луна и Венера). Что касается Меркурия -Гермеса, то он разыгрывает роль Гермафродита, являясь мужчиной среди мужских и женщиной среди женских планет; вообще, по странной иронии судьбы планета бога мудрости была избрана орудием для самых иррациональных конструкций. Положение планеты в значительной степени определяется занимаемым ею в зодиаке местом, о чем речь будет ниже, но в известных отношениях оно от него независимо. Так, прежде всего, планеты распадаются на две секты: дневную, под главенством Солнца, и ночную, под главенством Луны; члены дневной секты бывают сильнее днем, чем ночью; члены ночной — наоборот. Затем: "мужские планеты как бы теряют свой пол на западном небосклоне вечером, заходя после солнца; женские теряют его на восточном при требуемых симметрией условиях. Затем предполагается, что (кажущаяся) регрессия неблагоприятно действует на планеты, причем благодетельные в значительной мере теряют свои благотворные качества, относительно же зльк традиция двоится: по иным, они равным образом слабеют в своей гибельной энергии; по иным, вынужденное отступление их раздражает, так что они еще более прежнего свирепствуют. Но довольно об этом; обратимся к зодиаку, которому пришлось еще в большей степени испытать на себе силу бесстрашной перед абсурдом фантазии астрологов.

    Мы вряд ли ошибемся, усмотрев влияние нивелирующей систематичности стоицизма в странной попытке астрологов распространить также и на знаки зодиака качественные различия планет; при этом та небольшая доля разумности, которую можно было признать за характеристикой планет, пропала окончательно. Мы еще можем вдуматься в теорию, согласно которой Марс, воссияв при рождении мальчика, вдохновляет его пылкостью и отвагою, а Венера вливает в девочку чары обольстительной красоты и т.д.; это совершенно в духе поэтической фикции Горация: quern tu, Melpomene, semel nascentem placido videris... Но представим себе кого-нибудь, задавшегося целью проследить такие же воздействия на человека, например, Рака или Скорпиона, Тельца или Козерога! И все же астрологическая фантазия, последовательная до самоотвержения, и перед этим абсурдом не отступила; приведем ради пробы прогноз для рождающихся под знаком Овна. Они будут иметь успех, если займутся обработкой шерсти — причина ясна; они нередко будут заливаемы волнами бедствия — так ведь и того златорунного барана заливали воды Геллеспонта; они будут людьми робкими и недалекими, но в то же время вспыльчивыми, с тонкими блеющими голосами — подобно настоящим баранам, и т.д. Это нам серьезно говорит серьезный поэт первых времен империи, Манилий; но далеко ли от этой его премудрости до забавной пародии, которую сатирик Петроний, двумя поколениями позже, влагает в уста своей наиболее удачной фигуре, отпущеннику Трималхиону? Вот что этот последний преподносит своим непритязательным по части учености гостям, показывая им шуточное воспроизведение зодиака на обеденном блюде — привожу его слова в переводе И.И.Холодняка, дающем представление также и о своеобразном языке римского толстосума: «Извольте видеть: вон это — небесы, а на них целая дюжина богов сидит. Вот, значит, как вертятся они, двенадцать обличьев и выходит. К примеру — Баран вышел; ладно! Кто, значит, родился под тем бараном, у того и скотины много, и шерсти; голова крепкая, рожа бесстыжая! не попадайся такому: забодает! Вот об эту пору школяров много родится, да тех, что барашком завиты... Ну, а там, значит, из небесов и Теленок выходит: народ тут же брыкливый родится, да пастухи, да разные вольно-промышленники. А когда Двойни выдут — родятся повозки парой, да быки, да двойчатки, да те еще, что «и вашим, и нашим». А под Раком я сам родился: вот и стою я крепко да цепко, и имения у меня много и на море, и на земле; рак-то ведь и туда и сюда годится... А на Льва родятся все обжоры да командиры разные, на Деву — бабье всякое, да беглые, да те, кому на цепи сидеть; а как Весы выдут — родятся все мясники да москательщики, да хлопотуны разные, а на Скорпиона — Боже упаси — родятся такие, что и отравить, и зарезать человека готовы; на Стрелка — пойдут все косоглазые, у кого один глаз на нас, а другой на Кавказ; на Козерога — все бедняки, у кого с горя шишки растут; на Водолея — все трактирщики, да головы тыквой; ну, а под Рыбами — все повара да говоруны разные. Вот и вертится небо как жернов, и все какая-нибудь дрянь выходит: то народится человек, то помрет» (гл. 39).

    Та же мания нивелировки повела к тому, что и знаки зодиака были разделены на мужские и женские. Эта попытка была для астрологии пробой огня, и она ее выдержала если не блистательно, то все же с достаточным для верующего человека успехом. Дело в том, что свободы выбора тут не было: мистическая арифметика, освященная именем Пифагора, заранее объявила нечет мужским, а чет женским, и порядок созвездий тоже был установлен заранее: надлежало начинать с Овна, знака весеннего равноденствия. Итак, мужскими должны быть: Овен, Близнецы, Лев, Весы, Стрелец и Водолей; если снисходительно отнестись к Весам, как безразличным в отношении пола, то проба вышла на славу. Сомнительнее обстояло дело с женской половиной, обнимавшей по необходимости четные созвездия — Тельца, Рака, Деву, Скорпиона, Козерога и Рыб. Очень приятным было присутствие Девы в этой группе; Козерог тоже был на своем месте — люди умные знали, что это была первоначально коза - рыба, каковой ее и изображали иллюстрированные диаграммы; Рака с Рыбами и Скорпиона можно было в крайнем случае объявить самками — кто их разберет! Но что тут было делать с Тельцом? Вера находчива: Пифагор ни в каком случае не может ошибаться. Обратите внимание на изображение Тельца: видна одна только передняя половина (причина указана выше, гл. III). А если так, то что мешает нам признать его телкой?.. Сказано — сделано; но астрономия отнеслась с полным пренебрежением к бредням своей блудной дочери, и последней пришлось поневоле, чтобы оставаться понятной, и впредь называть Тельца Тельцом, хотя и разумея под ним телку.

    Астролог, однако, имеет дело не с планетами или знаками зодиака в отдельности, а с комбинацией тех и других. При этом комбинации планеты играют роль непосредственно действительных сил, между тем как знаки зодиака только влияют в качественном или количественном отношении на их действительность. Качественная модификация очень любопытна с точки зрения популярной астрологии, давая обильную пищу фантазии гадателей: легко представить себе, что зловредный Марс будет производить совершенно другое действие, находясь в созвездии насильника - Льва или коварного Скорпиона, чем когда его пыл будут охлаждать Рыбы или умерят чаши Весов девы - Правды. Но в сохраненных нам научных изложениях этот пункт мало развит; астрологи как будто стыдливо чураются метода, доступного также и всяким невежественным Трималхионам. Тем с большим усердием развили они разновидности количественного влияния на силу планет их положения в зодиаке; дошли они при этом до таких тонкостей, что у непосвященного читателя, при разборе их построений, ум за разум заходит, и он начинает подозревать, что именно в этом действии и залючается смысл всей системы, — другими словами, что чиноначальники астрологической науки нарочно постарались ее загромоздить произвольными и головоломными теориями, чтобы она не могла сделаться достоянием более широкого круга людей.

    Мы за ними, разумеется, в самые дебри их науки не последуем; боюсь, что уже те теории, которых придется по необходимости коснуться в этой главе, послужат достаточно убедительным доказательством только что сказанному. Это будут теория жилищ (domicilia), теория экзальтации и теория аспектов.

    Руководящий принцип этих теорий состоит в необходимости найти какие-нибудь регулятивы для оценки влияния всех планет на какого-нибудь человека или какое-нибудь дело. Для этого нужно было поставить их в условия взаимодействия, определяя как преобладающее положение той или другой из них, так и сочувственное или несочувственное влияние на «господствующую» планету остальных. Первые две теории служат преимущественно первой из этих двух целей, последняя — второй.

    Итак, прежде всего — теория жилищ. Ее основное положение гласит так: каждая планета в одном (или в двух) из знаков зодиака находится, так сказать, у себя «дома»; равным образом каждый знак служит жилищем одной какой-нибудь планете. Находясь дома, планета «радуется»; эта радость сообщает ей сугубую силу, увеличивая благодетельность добрых и вредность злых. Легко понять, какую благодарную тему для насмешек эта «теория жилищ» дала врагам астрологии: как у планет, этих бродяг среди звезд, оказываются определенные местожительства? — Пришлось придумать какое-нибудь объяснение: ведь самое слово «планета» (planetes от planasthai — «блуждать») было протестом против всякой попытки их прикрепления. Объяснение нашлось довольно убедительное на первый взгляд. Конечно, планеты теперь безостановочно блуждают, но ведь это их движение когда-нибудь же началось. Так вот, те знаки, которые планеты занимали в то время, когда таинственная рука привела их в движение, — эти знаки и являются для них точно родными очагами. Это было очень заманчивое объяснение, но... презрительная улыбка гиганта греческой философии, Аристотеля, подрывала всякое доверие к нему. «Движение небесного свода никогда не имело начала — оно предвечно», — учила перипатическая школа, и конечно, не астрологии с ее легковесным научным багажом было опровергать это учение. Его можно было только игнорировать, что она и делала порой — причем судьба сулила ей такой успех в будущем, о котором она и мечтать не смела. Действительно, пришло время, когда начало всемирного движения стало обязательным догматом верующих; когда рука Творца украсила небесный свод звездами, она должна была и планеты разместить в определенных местах зодиака, по которому они движутся ныне. Так-то астрологическая теория жилищ получила высшую санкцию, на какую она только могла рассчитывать; thema mundi языческих звездочетов стало иллюстрацией к Книге Бытия.

[Смотрите схему]
Чертеж 1. Теория жилищ

    Присмотримся ближе к этому thema mundi и основанной на нем теории жилищ; мы найдем в ней ту же смесь остроумных (если не разумных) выводов и комбинаций с произвольными и сумасбродными домыслами. — Если вы согласны, — говорили астрологи, — что Солнце обнаруживает наибольшую силу в знаке Льва (т.е. в июле месяце, по-нашему), то как можете вы не допускать такого же усиления, в связи с положением в зодиаке, и для других планет? Вывод опять-таки очень заманчивый; устранив возражения противников, адепты спорной науки объявили пока знак Льва жилищем Солнца, а затем стали искать приличных обиталищ также и для остальных. Было ясно, прежде всего, что началом мира было новолуние — иначе как объяснить- что и месяц, и (лунный) год с него начинаются? Это значит, что Луна была в ближайшем соседстве с Солнцем, — стало быть, либо в Раке, либо в Деве; в пользу Рака говорит то обстоятельство, что Солнцу и Луне, как предводителям обеих сект, дневной и ночной, естественно было поделить между собой и зодиак на две равные части и что было гораздо разумнее провести грань между Раком и Львом (причем Луне достались бы месяцы январь — июнь, а Солнцу июль — декабрь), чем между Львом и Девой. Далее: Меркурий никогда далеко от Солнца не отходит — ему поэтому место в Деве... Но прежде чем идти дальше, необходимо ознакомиться еще с одним соображением наших иерофантов. Дело в том, что знаков двенадцать, планет же семь; пристроив каждую планету, мы получим в остатке пять пустых знаков, что будет явной несообразностью и сделает невозможными рациональные астрологические вычисления. Нельзя ли поэтому допустить — благо мы получили по серии дневных и ночных знаков, — что и каждая планета имеет два жилища, дневное и ночное? Солнце и Луна, разумеется, в счет не идут: было бы странно назначать Солнцу, творцу дня, ночное жилище; остальные же пять планет прекрасно заполнят пять пустых знаков, что и послужит подтверждением всей теории. Конечно, можно спросить: как же быть тогда с нашим thema mundi? Ведь в момент великого толчка каждая планета занимала только одно место, а не два! Но... где же принято, чтобы верующие ставили щекотливые вопросы?

    Итак, дав Меркурию дневное жилище рядом с Солнцем, в-Деве, мы должны дать ему еще ночное рядом с Луной, в Близнецах, — этого требует симметрия. Ближайшая к Солнцу планета после Меркурия — Венера; ее дневное жилище поэтому рядом с Девой, в Весах, а ночное — рядом с Близнецами, в Тельце. После Венеры — Марс; пристроим его на день рядом с Весами, в Скорпионе, а на ночь — рядом с Тельцом, в Овне. После Марса — Юпитер; отведем ему, по тем же принципам, Стрельца и Рыб и равным образом Сатурну — Козерога и Водолея ([Смотрите схему]).

    Теперь, скептики, полюбуйтесь на стройность нашей системы и устыдитесь ваших сомнений. Мы распределяли планеты по знакам, руководясь вполне определенным, не допускающим колебаний принципом — их расстоянием от Солнца (расстоянием, замечу мимоходом, зодиакальным, а не действительным, которого тогда еще не знали); посмотрите, однако, какие прелестные совпадения при этом получились. Можно ли было лучше пристроить Марса, чем у бодливого Овна и злобного Скорпиона, или зиждительницу Венеру лучше, чем в доме Тельца — или, говоря правильнее, телки — этого символа зиждительной силы природы? Где холодный Сатурн будет чувствовать себя лучше, чем в обоих зимних знаках, Козероге и Водолее? Но это еще не все: послушайте дальше, и вы будете поражены. Марс живет в Овне, а Овен — знак какого месяца? Не марта ли (Martius от Mars)? Венера-Aphrodite помещена в Тельце, месяц которого, Aprilis, своей явной этимологией указывает на богиню, в честь которой он назван. Меркурию достались Близнецы, знаки месяца мая; а май от кого получил свое имя, как не от Май, матери Меркурия? Луна получила Рака, созвездие июня; а это вы, конечно, знаете, что Junius назван так в честь Юноны и что эта римская Юнона тождественна с Луной! Сатурна приютил Козерог, знак декабря; что же, знал об этом римский законодатель, когда он отвел месяц декабрь Сатурну и его главному празднику, веселым сатурналиям? Я ничуть не приглашаю читателя принять на веру предложенные здесь, отчасти рискованные, этимологии; достаточно того, что сами римляне считали их правильными. А с их принятием совпадения действительно становятся поразительными; Буше- Лек-лерка они даже навели на мысль, что реформа римского календаря состоялась под влиянием астрологических соображений и специально теории жилищ.

    Менее интересна вторая из указанных теорий — теория экзальтации и депрессий. Ее основное положение — то же, что и в теории жилищ, с прибавлением отрицательного элемента: а именно, есть в зодиаке места, в которых планеты обретают наибольшую силу, и, наоборот, такие, в которых они ослабевают до минимума; места экзальтации отчасти совпадают с жилищами, отчасти же нет, причем никакого разумного принципа установить не удалось. Насколько можно догадаться, мы имеем в теории экзальтации теорию, первоначально конкурировавшую с теорией жилищ (вероятно, с целью эманципировать астрологию от сомнительно thema mundi), а затем — как это нередко бывает в истории верований с чересчур влиятельными ересями — благодушно принятую, наравне с нею, в общую систему. Факт тот, что астрология пользуется на одинаковых правах и теорией жилищ, и теорией экзальтации, о популярности же этой последней достаточно свидетельствует самое слово «экзальтация», перешедшее во все культурные языки именно в его астрологическом смысле — усугубления душевной энергии.

    Зато третья теория — теория аспектов — требует нашего полного внимания, как один из главных рычагов всей астрологической динамики и вместе с тем как любопытнейший результат вторжения в астрологию математического мистицизма Пифагора. Планеты действуют не только на Землю и на ее обитателей, но и друг на друга; это — прямой вывод из догмата всемирной симпатии, относящийся к нему точно так же, как теория пертурбаций относится к догмату всемионого тяготения. Остается определить пути этого взаимодействия — и вот на этот вопрос отвечает сокровенная математика, отвечает священный характер основной цифры мироздания, двунадесятницы. Зодиак, этот вечный путь планет, разделен своими знаками на двенадцать этапов; пользуясь этими двенадцатью точками, мы можем (ввиду делимости числа 12 на 2, 3, 4, 6) вписать в круг зодиака правильные шестиугольник, четырехугольник (т.е. квадрат), треугольник и двуугольник (т.е. диаметр). Возьмем созвездие Льва: проводя от него диаметр, мы натолкнемся на Водолея; вписав правильный треугольник с одним углом во Льве, найдем в обоих остальных углах Овна и Стрельца; вписав квадрат — Тельца, Водолея и Скорпиона; вписав шестиугольник - Близнецов (Овна, Водолея, Стрельца) и Весы. Это значит, выражаясь астрологически, что Лев находится с Водолеем в диаметральном (супротивном) аспекте, с Овном и Стрельцом — в тригональном, с Тельцом и Скорпионом — в квадратном и с Близнецами и Весами — в секстильном. Всего, значит, семь созвездий, с которыми Лев находится в аспекте; семь исходящих от него лучей — блестящее подтверждение священного характера пифагоровой седьмицы и вместе с тем основание тех семи лучей света, которые мы встречаем еще в христианском художестве. Что касается остальных четырех знаков — обоих смежных, Рака и Девы, и еще Рыб и Козерога, — то они, не состоя со Львом ни в каком аспекте, для него «безразличны» (см. чертеж 2).

[Смотрите схему]
Чертеж 2. Теория аспектов

    Не все эти четыре аспекта одинаково благоприятны и сильны. Читатель не забыл деления знаков зодиака на мужские и женские; теперь ему не трудно будет убедиться, что секстильный и тригональный аспекты соединяют между собою знаки одного пола; напротив, квадратный — различных. Отсюда следует, что первые два аспекта благоприятны, последний — неблагоприятен; над этой логикой можно смеяться сколько угодно, но принцип в ней несомненно есть. Далее: секстильный и тригональный аспекты, будучи оба благоприятны, не одинаково сильны. Действительно, мы тем ярче различаем предметы, чем более они находятся против нас; тригональный луч поэтому сильнее бокового, секстильного. Теперь следовало бы ожидать, что диаметральный аспект, соединяющий созвездия того же пола под самым сильным лучом, окажется в высшей степени благоприятным аспектом; но тут астрологические школы разошлись. Одна, в угоду последовательности, признала этот принцип; но другая заметила, что соединенные диаметральным аспектом созвездия находятся в оппозиции друг с другом. Может ли оппозиционное настроение быть в то же время дружелюбным? Это соображение показалось решающим, и диаметоальный аспект был причислен к враждебным — каковой привкус «диаметральная противоположность» сохранила и поныне.

    Читатель согласится, что развитая здесь теория аспектов добыта совершенно независимо от теории жилищ; теперь пусть он вернется к этой последней — он не преминет заметить целый ряд новых совпадений. Солнце живет во Льве; рядом с ним, в Деве, безразличный Меркурий — в смежном, стало быть, безразличном созвездии. Далее, в Весах, Венера, благодетельная, но слабая планета, — под слегка благоприятным секстильным аспектом. Еще далее, в Скорпионе, зловредный Марс — под безусловно враждебным квадратным аспектом. Затем в Стрельце самая благодетельная из всех планет. Юпитер, — под самым благоприятным из всех аспектов, тригональным. Наконец, в Козероге и Водолее недоброжелательный Сатурн — под аспектом отчасти безразличным, отчасти диаметральным, следовательно враждебным. На такие совпадения следует обращать внимание; ими объясняется убедительность теории для ее адептов, а с нею и ее обаяние, и живучесть.

    Но в чем же заключается польза, которую астрология извлекла из этой мистической геометрии? В том, что она давала ей возможность комбинировать влияния даже отдельных друг от друга, даже находящихся выше и ниже горизонта планет. Без этой возможности арсенал астролога был бы очень беден, и им пришлось бы во многих случаях просто отмалчиваться на обращенные к ним вопросы; планет всего семь — очень легко могло бы не оказаться ни одной в восходящем и поэтому особенно важном для вопрошающего созвездии; да и если бы оказалась одна, то ее всем известное значение не нуждалось бы в таланте и учености астролога для своего истолкования. Теперь не то. Даже в совершенно пустом созвездии мы тем не менее найдем излияния если не всех, то большей части планет, и эти излияния, сами по себе очень неодинаковые по своим свойствам и силе, будучи комбинированы, дадут очень сложное и далеко не каждому доступное построение. Вы нашли в восходящем созвездии Юпитера — не торопитесь радоваться. Конечно, если это созвездие — Стрелец, Рыбы или Рак, т.е. жилище или место экзальтации светлого бога, то это хороший знак: сам радостный, он и вас постарается обрадовать. Но что, если это будет Козерог, место его депрессии? Утомленный, немощный, он не сможет уделить вам своих благодетельных лучей. Но пусть он будет в хорошем созвездии: все же нужно предварительно удостовериться, что остальные планеты не будут противодействовать его добрым намерениям. Особенно опасно влияние обоих malefici — Марса и Сатурна. В каком аспекте находятся они по отношению к стоящему, скажем, в Раке Юпитеру? Допустим, что в тригональном или секстильном — это очень хорошо: находясь в дружелюбном настроении, они придут к нему на помощь, один — своим пылом, другой — своей хладнокровной рассудительностью. Недурно также, если они окажутся где-нибудь в Близнецах или Льве: смежные созвездия безразличны, так что вредные светила будут лишены возможности злоумышлять. Но горе, если мы одного из них найдем в Козероге — особенно Сатурна, который там «живет»: действуя на Юпитера всей силой своих лучей во враждебном диаметральном аспекте, он вольет медленный яд своего коварства в его тихий, целебный свет. Все же это еще полбеды в сравнении со следующей констелляцией: Марс в Овне, Сатурн в Весах — первый в своем жилище, второй в своей экзальтации — оба во враждебном квадратном аспекте, и притом так, что их лучи падают на расстояние менее 7° направо и налево от Юпитера — это значит, что Юпитер «в осаде», связан по рукам и ногам своими злонамеренными противниками. Такой аспект убийствен: он знаменует ряд несчастий и преступлений и раннюю смерть для рождающегося ребенка, верную неудачу для предпринимаемого дела — если только не найдется какой-нибудь благодетельной звезды, Венеры или Солнца, которая под сильным тригональным аспектом бросит свой луч как раз между осаждаемым и одним из осаждающих: этим она снимет «осаду» и возвратит Юпитеру свободу действий. Наоборот, очень благоприятна для вопрошающего такая констелляция, при которой зловредная планета осаждается двумя благодетельными: именно такая неожиданно счастливая констелляция, по поэтической фикции Шиллера, склонила Валленштейна заключить роковой для него союз с врагами его отечества («Смерть Валленштейна», д. 1, сц. 1; пер. Шишкова, местами исправленный):

СЧАСТЛИВЕЙШИЙ АСПЕКТ!
Так, наконец, они сошлися, три
Великие предвестника событий,
И вот две благодатные звезды,
Венера и Юпитер, осаждают
Коварного, губительного Марса
И вредоносца заставляют мне
Служить. Он долго мне враждебен был,
Он ударял багровыми лучами,
То четверным, то супротивным светом,
Отвесно ль, косвенно ль, в мои планеты
И благотворным силам их мешал,
Теперь они врага преодолели
И пленного на небеса влекут.

    Так-то можно без преувеличения сказать, что только благодаря теории аспектов греческая астрология стала тем, чем она была в течение веков: чарующей разнообразием своих комбинаций и кажущейся научностью своих вычислений — книгой судеб.

    Само собой разумеется, что арсенал астрологической статики, как мы ее можем назвать, всем этим далеко не исчерпан — мною изложены только три главнейшие из руководящих теорий, да и те только в общих чертах. Но их достаточно для того, чтобы сознательно отнестись к той области астрологической науки, в которой она входит в непосредственное соприкосновение с жизнью, — к области астрологической динамики. Астрологическая динамика обнимает главным образом две отдельные дисциплины — теорию генитур (или генетлиалогию) и теорию инициатив.