Время Юстиниана I — это после Константина Великого второй этап сложения христианской империи на Востоке и начало в собственном смысле периода византийского. Помимо обширных завоеваний империя мыслила себя монолитно христианским государством. А христианский император — уже не епископом только внешних дел церкви, как это сознавал Константин Великий, но и внутренних.

    Именно Юстиниан формулировал в своем законодательстве знаменитую с тех пор византийскую теорию симфонии двух властей.

    6-я новелла Юстинианова Codex' a Juris Canonici звучит так:

    «Величайшие дары Божий, данные людям высшим человеколюбием,— это священство и царство. Первое служит делам божеским, второе заботится о делах человеческих. Оба происходят от одного источника и украшают человеческую жизнь. Поэтому цари более всего пекутся о благочестии духовенства, которое со своей стороны постоянно молится за них Богу. Когда священство бесспорно, а царство пользуется лишь законной властью, между ними будет доброе согласие (sumjwnia)». Термин знаменитый!

    Свою узаконенную власть в церкви Юстиниан понимал очень широко. Он назначал всех патриархов. За папой римским оставлена форма выборов. И Юстиниан мыслил их всех своими органами по управлению церковью. Характернее всего для Юстиниана его система управления богословской мыслью церкви. А именно — декретирование в области богословия и проведение в жизнь таких декретов путем сбора подписей патриархов поодиночке. Это — упразднение нормальной соборности, как и у нас при Петре Великом, при учреждении Синода.

    В области церковной дисциплины и управления законодательная деятельность Юстиниана опередила законодательство церковное. Из разрозненных соборных постановлений еще не составилось одного церковного кодекса. Юстиниан в своем «Кодексе» и в «Новеллах» синтезировал церковные узаконения и обычаи. Например, 123-я новелла является сводкой всех узаконении об епископах и клириках, 133-я — о монашестве и т.д. Эти законодательные сводки практически восприняты церковью как законы церковные. Они положили начало церковному «Номоканону», или «Кормчей»^[1].

    Ради выполнения на деле программы монолитной христианской империи Юстиниан, оставляя в стороне монофизитство, ультимативно обрушился на всех других еретиков и еще на оставшихся язычников.

    «Мы,— писал Юстиниан в 6-й новелле,— озабочиваемся и о хранении православной веры, и о благоустроении священства, чем надеемся получить великие блага от Бога и соблюсти твердый порядок в государстве». «Как скоро воцарился Юстиниан,— говорит позднейший хронограф,— он воздвиг великое гонение на эллинов и еретиков... и постановил, что только вера православных христиан признается государственной, и все церкви еретиков отдал православным». «Те, которые еще не крещены,— декретировал Юстиниан,— да идут с детьми и женами и со всеми домочадцами во св. церкви. Они немедленно должны крестить своих малолетних детей. А взрослые должны заранее поучаться писаниям, согласно с церковными правилами. Если они не будут креститься, ссылаясь на военную службу, или должность, или дела имущественные, и своих детей, жен, слуг и всех при них находящихся оставят в заблуждении и, таким образом, окажутся небрежными в этом деле, то описывать их имение и изгонять их из государства».

    Язычество еще держалось в Сирии: в Баальбеке культ Зевса (Юпитера) насажден был еще Александром Македонским. В Египте был культ Амона-Ра. В Нубии — культ Изиды. Ближе к столичным центрам, около Смирны и Ефеса, еще совершались открыто языческие богослужения.

    Юстиниан закрыл языческие храмы, везде обращая их в христианские церкви. Объявил своего рода миссионерские крестовые походы против язычников. Пользуясь этим призывом, глава несториан в Малой Азии Иоанн, епископ Ефесский, убедил креститься до 100 тысяч местного населения, еще не покоренного христианской мистикой. Конечно, успех этот в значительной степени объясняется «террористическими» по существу приказами Юстиниана, ради тотальной ликвидации всякого иноверия. Манихейство^[7] было распространено в высших кругах общества. И, однако, изобличенные в этом приговаривались к смертной казни — к утоплению в море или сжиганию на костре, Монтанисты^[8] еще продолжали существовать. Не дожидаясь правительственных казней, они в эсхатологическом экстазе сами сжигались. Читая об этом в хронографах, наши старообрядцы этому подражали.

    Иудеев терпели, но они подверглись давлениям. Им было запрещено употреблять еврейский текст Библии, а тем более Мишну и весь Талмуд. Предписано Библию содержать только в греческом тексте LXX и в буквальном переводе Аквилы. Но иудеев спасало их всемирное рассеяние. Иудеи бунтовали и в Палестине, и в Александрии. Но упорные убегали в другие страны.

    Горшей оказалась судьба самарян. Они продолжали жить на одной своей старой территории около Неаполиса (теперь Наблус), где когда-то была Самария. Войска Юстиниана усмиряли и избивали самарян безжалостно. Историк Прокопий говорит, что истреблено было до 100 тысяч самарян.

    Много государственных средств тратил Юстиниан на монументальное строительство. И в этом плане обессмертил себя созданием Св. Софии Цареградской. Константиновская Св. София сгорела во время народного бунта при Иоанне Златоусте. Перестроенная вновь, сгорела в 415 г. при Феодосии II; восстановленная, скромная по материалам и размерам, опять сгорела в 532 г. при самом Юстиниане, во время бунта nika. Спасенный мудростью Феодоры, благодарный Юстиниан задумал и осуществил строительство в своем роде уникальное. С 532 по 537 г., в рекордный срок, он создал храм — чудо истории, с его архитектурно смелым, висящим прямо над стенами куполом. Архитекторами его были Анфемий Тралльский и Исидор Милетский. Кельнский собор строился 500 лет. Римский Св. Петр — 350 лет. Даже наши соборы: Исаакий — 90 лет, московский Христа Спасителя — 50 лет. А Св. София — в одну пятилетку, когда нужны были долгие морские тяги для своза разноцветных колонн из разных развалин и концов империи: из Сирии — Баальбека, Египта.

    Еще до турок латинскими варварами IV крестового похода был изрублен на куски и растащен престол храма, составленный из сплавов золота и серебра, с богатейшими самоцветами. Златобуквенная молитвенная надпись, украшавшая его перед, была такова:

    «Твоя от Твоих приносим Тебе Твои, Христе, рабы Юстиниан и Феодора. Милостиво прими сие, Сыне и Слове Божий, за нас воплотившийся и распятый. И сохрани нас в вере Твоей православной и государство, которое Ты нам вверил, умножи во славу Свою и сохрани предстательством св. Богородицы и Приснодевы Марии!»

    Но... вот не конец еще соблазнам и не конец моей апологии Великого Юстиниана.

    12 лет прожил Юстиниан после V Вселенского собора и был свидетелем того, как все его героические предприятия для возврата в лоно кафолической церкви еретичествующих окраин империи не увенчались никаким сколько-нибудь значительным успехом. Между тем слепые в своем заносчивом упорстве еретические партии монофизитских диссидентов с увлечением продолжали свои шумные литературные споры. И надо признать, не без таланта. Крайний монофизит, епископ Галикарнасский Юлиан развивал свою доктрину об одной лишь видимости человеческой природы Христа. Плоть облекала, как привидение, одну божественную природу. Это приводило в восторг коптскую толпу. И положение умеренного, умного Севира Антиохийского, утверждавшего реализм и тленность плоти Христа, было крайне непопулярно. Его вульгарно бранили «фтартолатром», т.е. поклонником тления, за то, что он точно клеймил юлианистов «афтартодокетами», т. е. проповедниками нетленной и мнимой, призрачной человечности; еще острее — называл их «фантазиастами». Но эти «фантазеры» были соблазнительны для черни, как соблазнителен всякий для низов большевизм. Бесполезно состязаться с соблазненными подобным большевизмом низами. Их уже не превзойти никакими крайностями. То, что мы элементарно знаем теперь, неясно еще было «наивному» Юстиниану.

    Он, до маниакальности занятый спасением империи через компромиссы и демагогию, в своем грешном отрыве от общецерковного соборного мнения соблазнился впасть в старый свой грех — навязал церкви безумную демагогическую доктрину юлианистов путем принудительных подписей под автократическим декретом василевса. Это было актом безумия. Юстиниану исполнилось уже 82 года. («Кого Господь захочет наказать, то прежде всего отымет разум».) В отрыве от соборности Юстиниан оказался во власти искушения. И подверг искушению иерархию. Это было в последние месяцы перед смертью Юстиниана (в 565 г.).

    Почти современный ему историк Евагрий повествует так: «...издал эдикт, в котором тело Господа назвал не подлежащим тлению и не причастным естественным и невинным страстям и говорил, что Господь вкушал пищу точно так же и до страдания, как потом по воскресении, т. е. что будто бы всесвятое тело Его ни в вольных, ни в невольных «страстях» (эмоциях) не переживало никаких превращений или перемен с момента образования его в утробе и даже после воскресения. Василевс принуждал согласиться с этим учением всех иерархов» (Церковная история. IV, 39).

    Первым воспротивился ставленник Юстиниана, в свое время так угодивший ему Константинопольский патриарх Евтихий. Его арестовали в храме во время богослужения и подобрали группу епископов для кривосудия над ним. На суд он не пошел, был судим заочно за выдуманные мелочи, осужден и сослан в свой старый монастырь в Амасию (в Понте). На место Евтихия был назначен один из антиохийских пресвитеров, знаменитый канонист Иоанн Схоластик. О ереси Юстиниана пришли слухи и на Запад. Из Галлии епископ Низиерий писал императору увещание отстать от ереси и по меньшей мере не преследовать православных. Патриархи Александрийский и Иерусалимский послали свои отказы от подписи еретического указа. Патриарх Антиохийский Анастасий успел даже собрать местный собор, епископы которого в числе 195 солидарно заявили, что они все покинут свои кафедры, но не примут учения «фантазиастов». О решении собора были извещены все многочисленные сирские монастыри. На это последовал указ самодержца о смещении Анастасия с Антиохийской кафедры. Анастасий уже заготовил прощальное послание к своей пастве, как вдруг пришла облегчающая весть о внезапной смерти Юстиниана. Тот же Евагрий (IV, 41) записал: «Потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее» (Евр. 11:40), то Юстиниан, в то время как диктовал постановление о ссылке Антиохийского патриарха Анастасия и единомышленных с ним иерархов, был поражен невидимо ударом и отошел из сей жизни. Таким образом, возбудив везде смуту и тревоги и при конце жизни получив достойное этих дел возмездие, Юстиниан перешел «в преисподние судилища».

    Новый василевс, племянник скончавшегося — Юстин II, сбросил камень, навалившийся на совесть иерархов, уже собиравшихся в столицу для подписи безумного указа. Указ Юстина отсылал епископов по домам, отложив всякие новости в делах веры.

    Прав Евагрий, что Юстиниан поражен был стрелой смерти провиденциально. Но он неправ в своем пристрастном суде современника, поторопившегося в раздражении послать Юстиниана в преисподнюю. «Бог предусмотрел... нечто лучшее»,— скажем теми же словами послания к Евреям (Евр. 11: 40). Богу угодно было внезапной смертью избавить великого василевса от великого искушения и развенчания в глазах церкви. А церковь, возвышаясь над преходящими страстями времени,-оценила иначе общий итог заслуг пред нею идейного императора. Она эту выдающуюся чету на троне христолюбивых василевсов — Юстиниана и Феодору — вскоре же канонизовала. Память их в нашем календаре 14 ноября.

    Как и в случае с Константином Великим и с нашим крестителем князем Владимиром, эта канонизация не суеверное приравнивание их к «Единому Безгрешному» («да не будет!»), а только благодарная признательность за великую ревность о славе и единстве церкви, и до наших дней еще ощутимую и как бы осязаемую в знаменитом законодательном «Кодексе» Юстиниана и его чудесном, как бы вечном цареградском храме св. Софии.

    Монофизиты были едины только в отрицании Халкидонского собора. В своих догматствованиях к началу VII в. они уже распались на 12 или 13 секций. Их разделили два вопроса:

    1) о количестве природ во Христе и 2) об их качествах.

    Уже Евтихий, кроме единой природы во Христе, т. е. поглощения человечества Божеством, признавал еще и человечество Христа иным, отличным от нашего. Поэтому его и обвиняли в манихействе и докетизме.

    Диоскор Александрийский, не всегда себе равный в формулах, явно клонил к иносущию человеческой природы во Христе. Он писал: «Если кровь Христа есть кровь не Бога, а человека, то чем же Она тогда отличается от крови тельцов и козлов и пекла рыжей телицы? И она будет тогда кровь земная и тленная. Но да не будет того, чтобы мы назвали кровь Христову единосущной крови одного из нас по природе!»

    Тимофей Элур отошел уже дальше от остроты первоначального евтихиевства. Он начинал с утверждения: Тело Христа одной природы с нами. Оно — однородно, одноприродно, односущно с нашим. Но это не есть природа одинакового с нами человека. Иначе чудесное рождение от Девы исключалось бы. Тимофей Элур прогнал от себя упорных евтихиевцев. И другие монофизиты скоро ушли от крайностей Евтихия.

    Феодосий Иерусалимский считал оскорблением для себя причисление его к евтихиевцам.

    Ксенайя, епископ Иерапольский, исповедуя природу Христа единой, считал ее, однако, двойной и сложной.

    Севир Антиохийский, самый даровитый и тонкий из монофизитов, уже вступил, придя в Египет, в богословский спор с крайним вождем монофизитства — Юлианом, епископом Галикарнасским. Севир сначала отрицал Энотикон Зинона, ибо там не было анафемы Халкидонскому собору. Он иронически говорил, что Энотикон — это не «соединительный» манифест, а diairetikon — «разделительный» и «пустопорожний (kenwtikon)». Халкидонский собор Севир предавал анафеме не за то, что собор говорит о двух природах: «Никто не выставлял против него такого бессмысленного обвинения. И сами мы признаем во Христе две природы — сотворенную и несотворенную. Халкидонский собор подлежит анафеме за то, что он не последовал за учением св. Кирилла, не сказал: Христос из двух природ, что из обеих — один Христос; за то, что Халкидон отгородился от выражений: mia jusiV tou Qeou Logou sesarkwmenh, enwsiV kaq'upostasin, enwsiV jusikh».

    Это взгляд не столь огульно отрицательный по отношению к Халкидонскому собору, как у Диоскора. Тут формула «две природы» не объявляется ни ошибкой, ни ересью. Севир признавал, что можно привести много мест из отцов церкви за «две природы». Но он добавлял, что эти выражения неточны, недостаточны, ибо написаны до Нестория. И кроме того, охватывают собственно не весь догмат, а лишь разные моменты бытия Сына Божия: «И мы признаем существенное различие двух, сочетавшихся воедино, естеств; мы знаем, что иная природа Слова и иная — плоти». Рассуждая отвлеченно, Севир признавал законными выражения: «два естества, две ипостаси, даже два лица». Но когда уже сочетались, тогда кончается право мысли разделять их. Получается единое естество, единая ипостась, единое лицо.

    Однако эта единая природа есть природа сложная.

    Никакого слияния или смешения. «Я изумлен,— пишет Севир одному из своих противников, монофизитов же,— как можешь ты вочеловечение называть сложением, когда ты в то же время говоришь: «так что стало сразу одно существо и одно качество». Таким образом, единение у тебя началось слиянием и сложением, утратило свой смысл, ибо оно перешло в одну сущность».

    Единение (по Севиру) не произвело ни малейшей перемены в существе единосущного нам человечества Христа. Человечество осталось, чем и было, а не стало только кажущимся. Хотя различие природ усматривается только мысленно, но тем не менее они продолжают существовать реально, однако все-таки не самобытно. Не имеют самостоятельного бытия, не суть две единицы. Можно говорить о природах и после соединения, но только не пересчитывать их по пальцам.

    Наличность единой природы во Христе Севир пояснял указанием на единство энергии во Христе. Ибо природа — не ипостасна, не может действовать.

    Единый образ действия Севир пояснял хождением Иисуса Христа по водам. «Какой природе свойственно ходить по воде? Пусть ответят нам вводящие две природы после соединения. Божеской? Но разве свойственно Божеству идти телесными стопами? Человеческой? Но разве не чуждо человеку шествовать по жидкой стихии? Исчезли, как видим, твои две природы! Но для всякого, кто сознательно не закрывает глаза, ясно и бесспорно, что как Бог-Слово, ради нас воплотившийся, един и неразделен, так нераздельна и Его энергия, и Ему-то именно и свойственно ходить по воде. И в этом заключается вместе и богоприличная и человеческая сторона».

    Спор с Юлианом Галикарнасским возник по поводу вопроса, заданного Севиру одним александрийским монахом: Тело Христово тленно или нетленно? Севир ответил: «По учению отцов, оно тленно». За это противники Севира называли его последователем автартодокетов, т. е. верящим только в «кажущееся, мнимое» нетление. А те им платили прозвищем фтартолатры, т. е. «поклонники тления». Эти строгие монофизиты упрекали Севира в уступчивости «синодитам» (по-сирски «синхудойе» —«соборяне»), т. е. защитникам Халкидонского собора. Что две природы и по соединении сохраняли свои свойства, это было им чуждо. Никаких вообще человеческих свойств. «Тленность» тела только подробность. Нет ничего вообще чисто человеческого. «Если,— рассуждал Юлиан,— тело Христово тленно, то мы вводим различие в Слово Божие. А раз введено различие, то получаются две природы во Христе, и тогда к чему же мы без толку сражаемся против Халкидонского собора?» Юлиан ухищрялся быть точным. Он не вводил старомодного докетизма. И рассуждал так. Тело Иисуса Христа по смерти не разложилось. Но что это значит? Могло ли оно разложиться? Ведь в простом человеке, в нас, частичное разложение уже при жизни предшествует окончательному разложению по смерти: это —голод, усталость, старость, болезни. Все это так называемые «беспорочные страдания». Были ли они во Христе? Юлиан без запинки отвечал: «Их не было». Ну а как же страдания на кресте? Реальны они или только кажущиеся? Да, реальны, но могли бы и не быть, а приняты добровольно. Его человечество «единосущно» нашему, но... с оговоркой. Христос — второйАдам. Его человечество Адамово, но...до грехопадения. Мы сыны Адама падшего. Он же — первозданного. Наш состав: приро да + грех + наказание за грех. Его — природа, чуждая греха, + наказание добровольное, «нас ради». Но так как природа Его все-таки человеческая, то, поскольку он нам «соприроден, постольку и единосущен», а не тотально. Наказание смертью в нас принудительно необходимо, ибо в нас и причина наказания — грех. Христу грех чужд. Значит, в Его природе не заложено необходимости страдания. Он страдал не по видимости только, а действительно. Но не по физической необходимости, а добровольно. В этом с Юлианом сходился даже и Севир. Таким образом, в каждом случае такого «добровольного» страдания Богочеловек «соизволял» на него.

    Искупительность страданий Христовых отрицала для Юлиана их «тленный» характер. Следовательно, «плоть Христова с самого начала была такой же, как она явилась нам по воскресении. И слезы Христа были нетленны, и плюновение божественно. А кто после неизреченного и неизъяснимого единства дерзнет говорить о двух природах, существах, свойствах, действиях, тот, как и говорящие о двух ипостасях и лицах, да будет анафема...»

    Каково же православное учение об этих подробностях?

    Юлиан, кроме монофизитских предпосылок, исходил еще из такого понимания первозданного человека, какого не знают ни церковь, ни Севир Антиохийский.

    Мы учим: первому человеку ничуть не чужды были ни голод, ни усталость, ни «тление». «Беспорочные страдания» — от начал естественных. С другой стороны, страдания Богочеловека в каком-то смысле «добровольны». В каждую минуту Он мог уйти от страдания. Но неизбежные природные страдания не исключались для Иисуса Христа. Он мог и не поститься, и не голодать. Но, раз приняв на себя подвиг поста, не мог после 40 дней не взалкать. Он в момент предательства не призвал 12 легионов ангелов, но добровольно пошел на истязания и крест, со всей полнотой их естественных страданий.

    Монофизиты тут мыслят иначе. Севир хождение по водам рассматривает как действие простое. А мы — как сложное. Наоборот, в страсти крестной мы мыслим просто: Он «благоволил взыти на крест», но тут же и в то же время Он уже и неизбежно страдал по естеству. А для Севира и Юлиана Господь не переживал неизбежной муки боли по своему человечеству, а еще предварительно соглашался на переживание болевых ощущений.

    Спор Севира с Юлианом разветвлялся, переходил в разгадки разных второстепенных казусов христологии, но «подслушивался» и православными и их заражал исканием ответов на изощренные вопросы.

    Юлиан утверждал, что тело Христово нетленно. А Севир — что тленно. И все человечество в Нем было ограниченно. Если Он голодал, то Он также по-человечески и не знал многого. За эти утверждения юлианистов обзывали «несотворенцами». А те севировцев — «неведомцами».

    И православные на эти вопросы отвечали по-разному. Леонтий Византийский (V в.) полагал, что отцы церкви не решили этого вопроса. А Софроний Иерусалимский (VII в.) считал агноитство^[9] ересью. Следовательно, переносил всеведение во Христе на его человечество. Вопрос теоретически был недоуяснен. И это оправдывает его постановку монофизитами.

    Термины ousia, upostasiV, jusiV (усиа, ипостасис, фисис) усилиями целых поколений определены в своем содержании для интересов кафолической триадологии. Монофизиты, ради своей ереси, постарались как бы вновь их расшатать и отдать на слом. Но надо воздать должное консервативному чутью широких монофизитских масс. Они предпочли остаться в православных «противоречиях». Ведь все догматы антиномичны и не поддаются деспотизму логики. И монофизитские радикалы логики выделились в секту «тритеистов» —«трехбожников».

    В полемике с православными монофизиты упрекали их: «Если и после соединения двух природ во Христе вы утверждаете их наличность в Богочеловеке, то признайте до конца в Нем не только две природы, но и две ипостаси и два лица».

    Православные возражали: между «природой — фисис» и «лицом — просопон» нет знака равенства. Монофизиты твердили: «Нет, есть». Православные: «Во Св. Троице — три лица, но не три природы (естества)». А монофизиты дерзали говорить: «В каком-то смысле в Боге и три природы, и три существа». Вот куда вело патологическое (монофизитское) непризнание полноты вочеловечения Бога. Это дуалистическое признание материи, космоса и плоти неисцелимыми, непоправимыми, не подлежащими преображению и обожению.

    Даже из севирианских епископов так решили Конон Тарсский и Евгений Селевкийский. К ним на подмогу пристал внук покойной императрицы Феодоры, жены Юстиниана Великого, Афанасий и один александрийский грамматик Филипониан. Главным отеческим аргументом для них была одна фраза у Златоуста о Сыне, что «Он не есть некое существо (ousia tiV)». Из этого общего и невинного выражения фанатики-спорщики делали вывод: «Да, в Боге три лица, три ипостаси, три природы, три сущности» (!!). «Но,— оговаривались они,— в Боге все-таки не три божества».

    Иоанн Филопониан своими выкладками уже показывает нам, как в это время некоторые элементы, прошедшие церковно-богословскую выучку, от прежнего почти монопольного господства Платоновой философии перешли к философии Аристотеля. И в этом же споре пред нами выступают зачатки будущего средневекового западного спора номиналистов с реалистами. Филопониан, следуя за Аристотелем, говорил, что и фисис, и усиа — это только «общие понятия», а в реальности мы имеем дело с «конкретными единичными предметами». И выражение «Божество едино» — это только «общее понятие о природе Божества». А в реальности существуют лишь «единичные предметы», или «ипостаси». Каждый частный предмет или лицо есть сочетание «природы» и ее в данном случае «реального индивидуального воплощения». Это «природа in concrete, природа, облеченная в ипостась, в лицо». Таким образом, для этих аристотеликов и в Боге, как и в людях, первичное данное — это «атомы-индивиды», а их усиа и фисис — это только отвлеченности. Мы, говорили тритеисты, исповедуем Единосущную Троицу Единым Богом. Но Троица есть единая сущность и природа (усиа не фисис), однако не по числу, а по неотличимому тожеству Божества. Если применять счет, то в Боге есть неких три существа, равных по божеству. Trmitas numerica и unitas specifica. Это — единство родовое, т. е. равенство (одинаковость) сущности, а не тожество ее, т. е. не нумерическое единство.

    Монофизиты начинали рассуждения по-православному: усиа в Боге есть «общее, а ипостась есть частное». Но Григорий Богослов в свое время предвидел здесь фальшивые умозаключения и, предохраняя от них, разъяснил и подчеркнул, что степень реальности этих элементов (божеского и человеческого) в Боге и человеке обратно пропорциональна. В человеке различие реальнее общего начала. Человек как genus — родовое понятие есть только отвлеченность. Реальное же — это отдельный человек. В Боге наоборот: усиа реальнее ипостаси. Бог Един, лишь познается в Троице.

    В новой постановке спор на эту же тему возник среди самих последователей Севира, и именно между Дамианом Антиохийским (с 578 г.) и Петром Антиохийским (580 г.). В споре с филопонианами Дамиан говорил так: «Не каждое Лицо Св. Троицы есть по природе и само по себе — Бог. Но они все три имеют в себе Общего им Бога, а именно присущее им божество. И, соучаствуя в этом (т. е. в божестве) нераздельно, каждое из Них является Богом. Каждое свойство в Боге образует ипостась, лицо».

    Петр Антиохийский в этих рассуждениях своего предшественника Дамиана видел ересь. Если одно свойство уже производит ипостась, то что же такое Отец, у Которого уже два свойства: Он родит Сына и изводит Духа? Да сверх этого и Его Личное Свойство «нерожденности и неисхождения» может быть сосчитано как третье свойство. Ужели в Отце надо помещать три ипостаси?

    В первом же утверждении Дамиана заключается и савеллианство, и тетрадитство, т. е. и слияние лиц, и их четверичность.

    Если единое Божество только как бы обитает в лицах, то эти лица становятся только разными модусами единого Божества. А если есть, существует этот «общий всем трем Бог», а в то же время каждое из лиц есть Бог, то при трех лицах-богах общий всем им Бог будет неизбежно четвертым. Вместо Троицы — четверица.

    В области антропологии спор севириан и юлианистов разделил тритеистов опять на две половины: кононитов и филопониан. На вопрос Филопониана: «В чем тленность человеческой природы — в материи или в форме?» — Конон ответил: «В форме». Филопониан ответил тотально отрицательно: тленна и форма, тленна и самая материя. Воскресение будет в совершенно новых телах.

    Анархическая свобода сектантского богословствования вела к дальнейшим разделениям в монофизитстве. Вот как В. В. Болотов схематически рисует разветвления монофизитства.

    1) Евтихианство, сомневающееся в единосущии плоти Христовой с нашей.

    2) Монофизитство в целом, которое признает это единосущие.

    3) Уклонение от монофизитства в сторону евтихианства с пантеистическим оттенком (таков Бар-Судаили. Его положение: «вся природа единосущна с Богом» — не имело последователей).

    Разделение монофизитства на два главных потока —

    4) севириан и

    5)юлианистов,

    из-за вопроса частного — о тленности тела Христова, но при общей подкладке в виде вопроса о том, есть во Христе различие после единения или нет?

    6) Уклонение от севирианского монофизитства в сторону юлианистов в лице Стефана Ниова, отвергавшего различие природ после соединения.

    7) Уклонение юлианистов в сторону севириан, когда часть первых признала потенциальную тленность тела Христова, при его нетленности актуальной.

    8) Последовательное развитие севирианского монофизитства: агноиты, последователи александрийского диакона Фемистия, который утверждал: так как человечество Христово во всем, кроме греха, подобно нашему, а незнание (agnoia) не есть грех, а есть свойство человеческой ограниченной природы, то и Христос действительно по человечеству не знал (а не казался только незнающим) того, что не свойственно знать человеку. Иоанн (11: 34) и Марк (13:32) свидетельствуют о действительном его неведении.

    9) Последовательное развитие юлианского монофизитства — актиститы. Так как diajqora остается и при исповедании плоти Христа нетленной, если признавать ее сотворенной, то эти юлианисты и признали ее несотворенной. Это было непоследовательно в принципе (в смысле отмены всякого различия), но последовательно с точки зрения основного-положения Юлиана: человечество Христово подобно человечеству Адама первозданного. Следовательно, плоть Христова должна быть нетленной, но не несотворенной. В секте актиститов получилось, таким образом, противоречие между выводом и основанием юлианского монофизитства.

    Отражение доктрины монофизитства на областях, смежных с догматом о Богочеловеке: выделение из ортодоксального севирианства

    10) феодосиан и

    11) кононитов, или тритеистов, по вопросу о Троице.

    Подразделение тритеистов на:

    12) кононитов и филопониан, по вопросу о воскресении мертвых.

    Выделение в эпоху спора с тритеистами из массы феодосиан, по-видимому крайних ортодоксалов, партии

    13) кондовавдитов.

    Спор между ортодоксальными феодосианами из-за терминологии в учении о Троице: с одной стороны,

    14) петриты, которых их противники обзывали тритеистами, с другой стороны,

    15) дамианиты (савеллиане и тетрадиты).

    Повторяем в заключение этого отдела: эта чуждая и Западу, и на самом Востоке — другим православным негрекам — черта рационализирования над догматическими вопросами должна быть принята во внимание при постановке в нашу эпоху вопроса о воссоединении церквей. Нельзя подогнать все народы под одну мерку, тем более букву. Если греки и другие «восточные» не укладываются в латинские формы, то как же можно унифицировать в единой ментальности такие отличные от нас расовые миры, как Китай и Индия. Когда-то они выйдут из ученического возраста и переведут на манер своего мышления весь состав нашей классической догматики.

    Юстиниан Великий умер бездетным. Престол занял без возражений и борьбы племянник Юстиниана — Юстин II (565—578 гг.). Это была фигура незначительная. Человек слабый, подчинявшийся своей честолюбивой супруге Софии. При нем Северная Италия была отнята у Византии в 568 г. лангобардами.

    Не вмешиваясь в церковные дела, Юстин II сделал одно большое благодеяние. Он сразу же по воцарении упразднил предсмертный афтартодокетский указ Юстиниана Великого, которым тот едва не сгубил свою репутацию православного и канонизованного василевса, и распустил с миром по епархиям всех епископов, уже собранных в столицу для подписания еретического указа.

    В 578 г., ослабев умственно, Юстин II должен был передать власть молодому красавцу генералу Тиверию. Императрица София была посредницей в этой сделке. Тиверий обещал жениться на Софии. Но, будучи уже тайно женатым, обманул ее. Когда умер Юстин и Тиверий воцарился окончательно, он заявил официально о своей жене, детях, а императрицу Софию объявил вдовствующей, с подобающим почетным положением.

    Преемником Тиверия (578—582 гг.) был зять его, генерал Маврикий (582—602 гг.). Византия продолжала существовать на основе системы не наследственной монархии, а узурпаторских захватов трона. Маврикий, каппадокиец, плохо понимал латинский язык и ввел окончательно в качестве официального государственного языка — греческий. Эта деталь символизировала уже совершившийся отход Восточной империи от власти над Западом. Маврикий был набожный человек, до экзальтации и способности к видениям. Но одновременно был и трезвым правителем, твердым и последовательным до суровости. Не льстя никому и не приспособляясь, он возбудил против себя недовольство и на этом пути трагически погиб.

    Ведя всю жизнь войну с аварами и персами, Маврикий нуждался в военных контингентах. И, несмотря на свою набожность, должен был предпринять ряд ограничительных мер против колосально разраставшегося монашества. Он запретил принимать в клир и в монашество людей до отбытия срока военной и даже гражданской службы. Папа св. Григорий Великий протестовал против этого. И на Востоке иерархи были недовольны. Маврикий сделал уступки. От военных потребовал только три года обязательной службы, а от гражданских чинов — сдачи своего места подходящему заместителю с отчетом о ходе дела и нужными директивами.

    Воюя с аварами (или, по нашему летописному произношению, с обрами), народом монголо-тюркской помеси, вторгшимся в половине VI в. в Европу и покорившим всех славян южно-русской равнины, часть восточных и западных славян, Маврикий сталкивался и с нашими предками. Сохранилось сочинение «О военном искусстве» того времени, которое раньше приписывалось императору Маврикию. Теперь доказано, что автор его Маврикий, но не император. В характеристике наших предков интересна такая деталь: «...они так дорожат свободой, что их никак нельзя уговорить служить или повиноваться». Тем не менее вскоре в Византии мы видим целые наемные части из славян. Сюда подбрасывались и славяне-пленники.

    Во время похода за Дунай император Маврикий, сам экономный до скупости, раздражил свое войско одним неудачным шагом и на этом потерял голову. При заключении договора с аварским каганом в 601 г. Маврикий поскупился заплатить ему вымогаемые им 12 тысяч номисм (номисма — около 20 франков золотом) за 12 тысяч греческих пленников, и тот в отместку велел всех их перебить.

    Хронист говорит, что «с той поры все возненавидели Маврикия и злословили его и проклинали». Маврикий знал, что на этой почве против него интригует полковник Фока. И Маврикию было даже видение, что он и вся его семья попали в руки Фоки. Так оно вскоре и случилось. Войска, недовольные зимовкой 602 г. за Дунаем, возмутились и под водительством Фоки подошли к Константинополю. Маврикий пытался бежать, но был пойман и казнен вместе с сыновьями. По словам хронографа, Маврикий с христианским мужеством встретил беду, как Божие наказание за свои грехи, и не сопротивлялся. «И приведен был Маврикий, связанный, к гавани Евтропия. Убийца (Фока), желая увеличить мучения Маврикия печальным зрелищем, приказывает казнить в его присутствии пять сыновей его. Маврикий же, философствуя в несчастии, постоянно повторял: праведен Ты, Господи, и правы суды Твои. Няня, спрятав одного из царских сыновей, отдавала на убиение своего собственного, но Маврикий не допустил этого, а сыскал и отдал на казнь своего сына. Таким образом, став выше законов природы, Маврикий и сам прощается с жизнью. А окаянный Фока приказал головы царя и сыновей водрузить на трибунальском поле. И граждане выходили смотреть на них, пока они не загнили. И тогда злодей позволил отдать их желающим (для погребения). А жену Маврикия с тремя дочерьми заточил в монастырь. Спустя немного и их умертвил».

    Так как Фока продолжал потрясать своими жестокостями, то против него сразу же начались заговоры. Заговорщики вовлекли в это дело заточенную вдову Маврикия, Констанцию. Но, вследствие предательства, все было открыто. И Констанции, и трем ее дочерям отсекли головы. Сановника Елпидия, например, казнили с особой виртуозностью: выкололи глаза, отрезали язык, отрубили руки и ноги, бросили в лодку и в ней сожгли.

    Фока и на троне остался грубым солдатом, любившим вино со всеми вытекавшими отсюда последствиями. Наружности он был довольно отталкивающей: коренастый, рыжеволосый, со сросшимися бровями, наглыми глазами и некрасивым, черневшим на лице шрамом. У хронографа (Дорофея Мономвасийского) записано такое сказание о Фоке: «Один богоносный муж, имеющий дерзновение к Богу, слыша о царских злодеяниях, возопил к Господу: Господи Боже! За что ты прогневался на народ свой и послал такого царя-тирана? За что такое наказание? Чем провинился народ Твой, что Ты предал его во власть такого кровожадного волка? И было этому богоносному мужу от Бога откровение: много Я старался найти царя похуже, чтобы наказать народ за его своеволие, но не мог найти хуже Фоки. А ты впредь не искушай судеб Божиих».

    Фоку с момента его кровавого воцарения не признавали некоторые части империи: Антиохия, Египет и Карфагенская Африка. В Антиохии был даже бунт. На таком фоне странно соблазнительно выделяются взаимные любезности Рима и Фоки. Римская знать, к которой принадлежал и папа св. Григорий Великий (ум. в 604 г.), имели побуждения вести линию против Византии и ее патриархов. Дружба с Фокой была Риму выгодна. Здесь уместно привести эпизод длительной борьбы Константинополя и Рима за первенство.

    Еще император Тиверий с 582 г., идя навстречу общему почитанию в Константинополе выдающегося аскета, постника и нищелюбца Иоанна, возвел его почти насильно на патриарший престол. Преклонялся пред Иоанном, прозванным в агиографии «Постником», и император Маврикий. По странной случайности западная церковная история рисует этого святого и смиренного подвижника как «человека, гордости которого не мог вместить целый мир» (Иоанн Диакон), или что он «под овечьей внешностью скрывал волчьи зубы» (св. Григорий Двоеслов). Все это из-за спора, поднятого папами Пелагием II и св. Григорием Великим, о титуле «вселенский» («икуменикос», «universalis»).

    Многое тут объясняется впечатлительностью и темпераментностью св. Григория. Но тем характернее для него как римского папы этот пункт конфликта. Св. Григорий лично знал св. Иоанна в Константинополе, когда еще жил там сам шесть лет в качестве апокрисиария папы. Знал о святости Иоанна и постничестве. И все-таки не удержался разразиться очень острым письмом в 593 г. к Иоанну, уже будучи сам папой. Пресвитеры Афанасий и Иоанн и исаврийские монахи жаловались папе Григорию на какие-то обиды, учиненные им в Константинопольском патриархате. Папа сразу принял их сторону и вот в каком тоне писал Иоанну: «Нескольно раз уже писал я собрату моему Иоанну, но от него ответа не получал. Кто-то другой, светский, под его именем писал мне. Если бы письма выходили из-под его пера, то я бы так не тревожился, я, который был о нем иного мнения, чем он оказался на самом деле... Спрошу тебя, святейший брат, до того ли дошло воздержание, что скрыл от своего брата то, о совершении чего знал? Не было ли бы лучше, если бы эти уста ели мясо, чем источали ложь для обмана ближнего, как и Истина говорит: не то, что входит в уста, оскверняет человека, а то, что исходит из уст, это оскверняет человека, но да не будет, чтобы я думал что-нибудь подобное о Вас. Эти письма ко мне помечены Вашим именем, но не думаю, чтобы они были Ваши. Я- писал блаженнейшему Иоанну, но вижу, что отвечал мне Ваш родственник — юноша, который о Боге ничему не научился, в сердце любви не имеет, в преступных делах всеми обвиняется, который, говорят, для многих тайными доносами умышляет смерть, не боясь Бога и не стыдясь людей.

    Не верь ему, святейший брат, если ревнуешь об истине. Исправь скорее, чтобы, по примеру тех, которые близки к Вам, исправились и те, которые к Вам не близки. Не слушай его... Он должен поступать по воле твоей святости, а не твоя святость — полагаться на его слова. Если слушать его, то я убежден, что невозможно тогда быть в мире со своими братьями. Я заявляю, что ссоры не хочу иметь ни с кем. Напротив, жажду мира со всеми, и особенно с Вами, так как искренно люблю Вас, если только Вы остались таким же, каким я Вас знал прежде. Но если Вы каноны не соблюдаете и постановления древних ниспровергаете, то я не узнаю Вас...» Иоанн в ответ на это обидное письмо спокойно послал Григорию акты своего собора, разбиравшего спорное дело пресвитеров Афанасия и Иоанна. И папа Григорий из актов, очевидно, убедился в своей неправоте, ибо в новом письме к Иоанну 595 г. уже ни словом не упоминает прежнего дела. А он обязательно припомнил бы его, если бы сам был прав, ибо письмо это опять обличительное, и именно по поводу титула «вселенский».

    Еще папа Пелагий II в 588 г. выразил этот протест, когда получил от Иоанна акты Константинопольского собора по судному делу над Антиохийским патриархом Григорием. Папа Пелагий подкрепил свой протест запрещением своему апокрисиарию в Константинополе, как раз будущему папе Григорию, сослужить с Иоанном. Так Григорий Великий получил как бы завет своего предшественника Пелагия II бороться с Иоанном. Григорий Великий в своих письмах упрекает Иоанна не столько в новаторстве употребления этого титула, сколько в позволении другим величать его этим льстивым, «глупым и гордым словечком — stulto ас superbo vocabulo». Римско-католические ученые (Бароний, Гергенретер) стараются доказать, что раньше титул «вселенский» в Византии не употреблялся. Но протестантский византолог Гельцер и наш профессор И. Д. Андреев доказали, что действительно в актах Юстинианова времени, и в греческих текстах, и в латинских переводах (в последних, правда, не везде) константинопольские патриархи часто титулуются «вселенскими». А именно: в приложении к патриарху Иоанну II на соборе 518 г., к патриархам Епифанию, Анфиму, Иоанну Схоластику, в новеллах Юстиниана и в других случаях.

    Юридическая и дипломатическая литература Юстинианова двора, как известно, очень часто подчеркивает первенство чести и даже власти римского первосвященника. Но одновременно, как бы в порядке некоторого дипломатического лукавства, выдвигает честь и достоинство столичного Константинопольского патриарха. В одной из новелл Юстиниана есть выражение: «Constantinopolitana ecclesia omnium aliarum est caput».

    И титуляция «вселенский» не без связи с этой тенденцией возвышения. Но, как во всем и всегда на греческом Востоке, в отличие от латинского Запада, все слова и титулы не имели точного юридического значения. Были полуриторикой. Вот свидетельство Анастасия Библиотекаря (IX в.), также бывшего апокрисиарием папы в Константинополе. «Когда я, находясь в Константинополе, часто осуждал греков за слово «вселенский» и упрекал их в тщеславии и гордости, они возражали, что не потому называют патриарха вселенским — икуменикос (что многие перевели словом «универсалис»), что он является епископом над всем миром, но потому, что он имеет начальственную власть над одной частью мира, в которой живут христиане. То, что греки называют вселенной — икумени, у латиниан означает не только «мир (orbis terrarum)», от которого в смысле «вселенной» и происходит название «вселенский», но также и «всякое жилище или обитаемое место». Икуменикос тут означало: «восточно-имперский, всегреческий, всевизантийский». Папа Григорий Великий воспылал гневом на патриарха Иоанна «не по адресу», не только в смысле лица, но и потому, что вкладывал в термин «вселенский» свое римское содержание. Сам католический защитник св. Григория и обвинитель св. Иоанна, кардинал Гергенретер, в конце концов признается: «Впрочем, у греков могло быть и другое понимание. Титул «вселенский» мог быть только красивым эпитетом, почетным предикатом, который не имел такого значения. Титул мог означать просто «христианский, кафолический». Так как для многих понятие вселенной совпадало с понятием Римской империи, то титул мог указывать на главного патриарха Восточной империи или, по аналогии с католикосом армянским,— на высшего иерарха, юрисдикция которого простиралась на целое, тогда как другие управляли только частями». Да, именно так: икуменический, т. е. столичный, имперский, византийский, всегреческий.

    Один из полемических аргументов папы Григория такой:

    «Если бы кто-нибудь в Константинопольской церкви получил такое имя, которое сделало бы его судьей над всеми, в таком случае вселенская церковь (чего да не будет!) поколеблется в своем основании и впадет в заблуждение тот, кто назовется вселенским».

    А впоследствии папа Николай I, Иоанн VIII, Лев IX и др. разве не развивали догматических теорий о папе как судии над всей церковью?

    Значит, папа св. Григорий Великий мыслил о высоком достоинстве папы не по-ватикански.

    Таким образом, патриарх Иоанн не сделал ничего, расходящегося с его святым аскетическим характером. Он сам не именовал себя «вселенским», но не думал и протестовать против установившегося обычая. Затем и самый термин «икуменикос» в греческом понимании не был столь юридически определенным, как понимал его папа Григорий, боровшийся за реальное господство римского первосвященника под контрастным титулом «servus servorum Dei» («раб рабов Божьих»).

    В этом смысле он был последователен. Когда Александрийский архиепископ Евлогий по смерти Иоанна Постника (596 г.) отказался величать его преемника Кириака «вселенским» и льстиво написал об этом папе Григорию, назвав самого Григория «вселенским», да еще прибавил, что поступил так «по повелению папы», то Григорий ему возразил: «Прошу тебя более не употреблять слова «повелел». Знаю, кто я и кто ты: ты мой брат по сану и отец по жизни. Я ничего не повелевал. Я только советовал, и даже этот совет мой ты не строго выполнил... Я просил тебя не давать этого титула ни преемнику Константинопольскому, ни кому-либо другому, а ты приложил его ко мне. Прочь все титулы, питающие тщеславие и нарушающие любовь!»

    Вот на фоне такой-то борьбы с Константинополем, т. е. с патриархом Иоанном и императором Маврикием, папа Григорий Великий и выразил вместе с римским народом (т. е. знатью) особое благоволение к убийце Маврикия — Фоке. После кровавого воцарения Фоки папа Григорий писал ему: «Слава в вышних Богу! Да веселятся небеса, да торжествует земля» (Пс. 95:11). Да радуется весь народ империи, глубоко опечаленный до сего дня, твоим славным деяниям! Да радуется каждый свободе, наконец возвращенной под скипетром благочестивого императора!» В Риме с особой помпой чтились портреты Фоки и супруги его Леонтии, поставленные св. Григорием в церкви св. Кесария в Латеранском папском дворце. А на римском форуме воздвигнута колонна с почетной надписью Фоке. В своих письмах папа Григорий изливает щедрые похвалы Фоке. В благодарность за такую преданность ему Рима Фока, уже по смерти св. Григория Двоеслова (ум. в 604 г.), отдал в 607 г. папам здание римского Пантеона, обращенное с тех пор в храм Санта Мариа, запретил своим Константинопольским архиепископам именоваться «икуменикос» и писал, что «апостольская кафедра блаженного апостола Петра была главой всех церквей». Подобные заявления греческих императоров, имевших свой канонический голос в делах церкви, питали догмат папства и ставили греческую церковь позднейшего времени в глазах римлян в положение «отступницы».

    Фока своим переворотом накликал на себя войну с Персией, ибо убитый император Маврикий бьщ союзником и другом персидского царя Хозроя, которого он поддержал в гражданской войне. Фока, сознавая слабость духа своих войск, пытался вынудить у собора епископов особую меру поощрения воинам. Он просил заранее объявить мучениками и канонизовать тех, кто падет в этой войне. Добиться этого не удалось. Вальсамон сообщает о спорах епископов по этому вопросу. Многие ссылались на 13-е правило Василия Великого: «Как мы причтем к мученикам тех, которые убивали на войне, тогда как Василий Великий не допускал их, как имеющих нечистые руки, к причащению в течение трех лет?» А когда многие священники и один епископ соглашались с царем и признавались, что они сами участвовали в сражениях и убивали, то собор по 43-му правилу Василия Великого хотел запретить им священнослужение. Но многие, которые были и сами на военной службе, возражали против этой строгости святого отца и утверждали, наоборот, что воины достойны даже награды. Спор кончился ничем. Едва ли бы кончился иначе даже и в наше время...

    Негодование на Фоку прорвалось на очередном празднике на ипподроме в 609 г. Упрекая Фоку в пьянстве, голоса кричали: «Опять ты нагрузился из кувшина! Опять потерял разум!» Фока распорядился отомстить. Префект одних обезглавил, других побросал в мешках в море, третьих лишил отдельных членов тела. Озлобленный народ ответил поджогами и бунтом. Восстал полководец Африкий Ираклий, прибыл с флотом в Константинополь. 5 октября 610 г. Фока был свергнут. Хронограф повествует: «После того как Фока был разбит, один вельможа — Фотин, оскорбленный Фокой в лице своей супруги, с толпой воинов вошел во дворец и, бесчестно стащив с трона окаянного Фоку, сорвал с него царскую одежду и, надев черное рубище, а на шею цепь, в таком бесчестном и жалком виде представил его Ираклию. Ираклий, посмотрев на Фоку, сказал: так-то, окаянный, ты управлял государством! А тот, как человек отчаянный, ответил: ты будешь управлять лучше. Тогда Ираклий приказал сначала отсечь Фоке руки и ноги, а потом живым резать на куски; тайные члены отсечь и привязать к копьям за безмерные осквернения, какие совершал Фока; в заключение — отсечь голову и обезображенный труп мрачной памяти Фоки сжечь на так называемом бычачьем рынке», без христианского погребения. Так кончали жизнь христианские императоры! И народ вновь умел почитать новых царей и воздавать им почти религиозное поклонение!

    Тяжко было положение хотя и способного и молодого Ираклия (610—641 гг.). Наследие власти было безотрадное: пустая казна, плохая армия и напор двух врагов: авар и персов.

    Персы захватили в 611 г. Кесарию Каппадокийскую; в 613 г.— Сирию; в 614 г.— Иерусалим; взяли в плен патриарха Захарию и вывезли древо Креста Господня; в 615 г. — Египет; в 616 г.— Ливию и Киренаику; в 617 г. пришли в Халкидон, встали лицом к лицу пред Константинополем. С захватом Египта Константинополь лишился южного хлеба. Исчез для избалованных жителей столицы хлебный царский паек. Объективно говоря, положение было отчаянное. Ираклий думал, что для него неизбежно бегство в Карфаген, откуда он и пришел. Но правящая верхушка во главе с патриархом Сергием связала Ираклия клятвой в Св. Софии, что он останется. Это был 618 год. Составили программу защиты государства, и она блестяще осуществилась.

    Нужно было избрать из двух врагов одного, а другого привлечь в союзники. Ираклий решил привлечь на свою сторону врага северного с расчетом, что эти молодые варвары могут поддаться эллинизации, что оказалось исторически благовременно. Славяне устали от толчков переселения народов и с вожделением добивались спокойной оседлости на культурной почве Ромейской империи. Ираклий открыл ворота славянам — хорватам и сербам, которые массами влились на их будущую историческую территорию и осели на ней окончательно. В тот же момент массами и крестились. Славяне в войсках аваров составляли преобладающее большинство. Принимая в пределы империи славян, Ираклий этим в корне ослаблял аварские силы и подготовлял их полный государственный конец.

    Хосров Персидский, по словам хронографов, на своем знамени начертал религиозную победу над христианством. Такое знамя придавало новую силу исконному наступлению Азии на Европу. Но оно же давало в руки Ираклия и усиление лозунга самозащиты не только эллинства, византинизма, европеизма, но и самой христианской веры. Поход на персов приобрел характер крестового похода.

    Ираклий взял верх над персидской армией ударом не в лоб, а обходом. Флот Ираклия сделал глубокий десант в Киликии, в тыл персам, наивно стоявшим под Константинополем. Малая Азия была очищена. Другим десантом со стороны Черного моря в Армении и Закавказье Ираклий проник в самую Персию. Северокавказские тюрки и хазары примкнули к Ираклию в этом походе.

    Но Хосров перехитрил Ираклия дипломатически. Он подговорил авар напасть на Константинополь в отсутствие Ираклия. Летом 626 г., когда Ираклий был в Персии, аварский каган со 100-тысячным войском из разных народов, в том числе и из балканских и южнорусских славян, подошел к Константинополю с европейской стороны, а персы собрались с азиатской. Каган гордо предложил византийцам сдаться, ибо деваться им некуда: или птицами улететь ввысь, или рыбами уплыть в море. Но градоначальник германской крови Бон и патриарх Сергий (из сирийской фамилии) проявили большое мужество. Они вдохновляли народ молениями и религиозными процессиями. Наконец неприятели начали решительный штурм, который длился 9 дней: с 31 июля до 8 августа. Осаждающие надломились. Каган сжег осадные машины, и вражеское войско отступило. Вот в память этой чудесной победы и написано было и установлено императором Ираклием известное ликующее «неседальное» пение (акафист) Пресвятой Богородице.

    У историка Византии Папарригопуло читаем по этому поводу такое замечание: «Прошло с лишком 1200 лет после установления при Ираклии чина этого акафиста. Византийская держава была урезана, пала, восстановлена, опять пала, и в нашем веке некоторая часть ее опять получила политическую независимость. Но, несмотря на такие перемены, после длинного ряда веков во всякой греческой стране, в Афинах и в Константинополе, в Фессалонике и Смирне, на Крите и на Хиосе, вечером в пятницу 5-й недели Великого Поста акафист Богоматери не перестает побуждать нас к благодарности Всевышнему за спасение эллинизма, соединять тех, которые разделены насилием, и наполнять сердца наши надеждами на лучшее будущее!»

    Хотя наши русские предки под командой аварской азиатчины и были побеждены заступничеством Богоматери, но мы, во имя христианства, радуемся вместе с греками этой победе. Важно знамя борьбы, а не то, какая народная масса гонится в качестве пушечного мяса. И теперь этот соблазн нередко повторяется.

    После этой победы Ираклий спокойно мог воевать в Персии и добился победного мира от сына Хосрова, Сироя, в 628 г. Все до рек Аракса и Евфрата возвращено было Византии. Святой Крест был возвращен, и его несли перед Ираклием при триумфальном входе последнего в Константинополь. В 629 г. Ираклий сам отвез в Иерусалим древо Креста Господня и сам 14 сентября водрузил его на прежнее место.

    Дело восстановления сил империи Ираклием было достигнуто. Но следующее десятилетие принесло ему новые заботы. Враг с Востока возродился с новой силой — через религиозное движение ислама. Опять опасности, опять заботы о целости империи. Опять вторжение императоров в дела веры ради политических целей. Это и породило новую очередную ересь — монофелитство.

    Вообще жизнь Восточной церкви, все более удалявшейся от связи с Западом, ориентализировалась по своим интересам. На Востоке произошли у кафолической церкви громадные потери. Армения, Сирия, Египет отпали в массах от православия. Это была форма тогдашних национальных самоопределений. Эти отпадения и забота об их «исцелении» составляют главный нерв церковно-государственных интересов Восточной церкви VI и VII вв.

    Споры о Халкидонском соборе подготовили церковное отпадение армян. В данном случае дело шло о территории вне Византийской империи. Но более внимательная политика императоров к чужой национальности могла бы предупредить и эти религиозные отчуждения и отпадения.

    Армении политически приходилось играть на двух ориентациях: на византийской и персидской. Смотря по моменту, приходилось угождать то одному, то другому из двух сильных соседей.

    Получая своего архиепископа от начала из Кесарии Каппадокийской, Армения имела своим представителем на I Вселенском соборе сына св. Григория Просветителя, архиепископа Аристакеса (по-армянски — Редакеса). Но со времени блестящего и честолюбивого архиепископа Нерсеса I (ум. в 374 г.), который стал прозываться, ссылаясь на происхождение армянской церкви от апостола Фомы, католикосом, была выдвинута при дворе мысль об автокефалии. И преемника Нерсеса, Иусика, армянский царь Пап уже не посылал посвящаться в Кесарию Каппадокийскую, а провозгласил архиепископом у себя дома. Так автокефалия армянской церкви была установлена явочным порядком. Это произошло в момент дружбы с персами, в пику грекам. Кесария бессильно протестовала. На II Вселенский собор греки армян не пригласили, и вести о постановлениях собора дошли до Армении лишь впоследствии.

    Национализация армянской церкви естественно возрастала и укреплялась. С 397 по 448 г. (51 год!) ею правил последний потомок св. Григория Просветителя, знаменитый Сахак (Исаак) Великий, реформатор своей церкви и переводчик Священного Писания на армянский язык. В это время греки владели одной половиной армянского царства, а персы — другой. Затем греки сдали всю Армению персам. Император Феодосий II опять вернул греческую половину Армении под свою власть. Но за все это время греки раздражали армян, и симпатии армян склонились на персидскую сторону. Вскоре освободились от персидской власти и мечтали об освобождении и от греков. Исаак Великий временно оказывался и светским правителем Армении. К грекам, таким образом, относился как к национальным врагам.

    Он не ходил посвящаться в Кесарию. И когда Малая Азия стала канонически зависящей от нового возглавителя, Константинопольского патриарха, то и к Константинополю армянские католикосы также повернулись спиной. В 400 г. св. Иоанн Златоуст послал в Армению постановление Константинопольского собора о праздновании Рождества Христова и Богоявления раздельно, по римскому обычаю. Исаак даже не ответил. Армянская церковь осталась при старом обычае, даже до сего дня.

    Персы враждовали с греческой культурой у армян и истребляли у них греческие школы. В момент персидской ориентации армяне действительно решили освободиться от греческого влияния в церковной сфере. В этом был пафос великой национальной реформы Исаака Великого, изобретения армянского алфавита и перевода всех священных и богослужебных книг на армянский язык. До этого по инерции богослужение совершалось еще по-гречески. В великом деле перевода всего Священного Писания на армянский язык греки приняли косвенное участие, выразившееся в том, что посланным в Византию переводчикам указали и дали наилучшие тексты библейских книг. Но за непризнание армянами их церковной зависимости от Кесарие-Каппадокийской митрополии считали армян раскольниками. На III Вселенский собор армянам, по-видимому, не присылали приглашения, и в Ефесе от армянской церкви никого не было. О постановлениях III Ефесского собора армяне также не получили прямого извещения и впоследствии узнали о них только косвенно.

    Однако несторианский спор захватил армянскую церковь с другой стороны, негреческой. Армяне охотнее, без особых опасений углубляли свое бытовое и культурное общение с сирийскими церквами, существовавшими и под персидской властью. Осужденные на Ефесском соборе 431 г. несториане оправдывались тем, что их учение древнее, отеческое, изложенное в творениях Диодора Тарсского и Феодора Мопсуестийского. Несториане составили из соответствующих цитат этих отцов целую книгу и перевели ее на языки армянский и персидский. Боясь соблазна армян, епископы греко-сирийские Акакий Мелитинский и Раввула Эдесский писали к епископам армянским, чтобы те не принимали сочинений Феодора Мопсуестийского. Армянские епископы оказались очень усердными к охранению православия. Они составили в 435 г. собор и осудили на нем и Нестория, и Феодора Мопсуестийского, т. е. пошли дальше греков. Греки осудили Феодора только на V Вселенском соборе. Через этот собор 435 г. армяне, по существу, приняли и Ефесский собор 431 г. И впоследствии армянская церковь стала цитировать все три первых вселенских собора. Для проверки себя армяне послали депутацию к Проклу Константинопольскому, прося дать отзыв о мнениях Феодора Мопсуестийского и о взглядах Акакия и Раввулы. Вот тут-то Прокл и написал свой tomoV proV armeniouV„ осудив в нем несторианство. Но армянские монахи остались недовольны, что Прокл не осудил прямо Феодора Мопсуестийского. В этом выразился уже монофизитский дух армянских монахов, симпатизировавших аполлинаризму, принимавшемуся за Кириллово богословие.

    В это время Армения уже почти вся была под властью персов. Среди правящей армянской аристократии велась усиленная пропаганда в пользу персидской религии огнепоклонства. На церкви и монастыри накладывались тяжелые налоги. Наконец, последовало свыше предложение генерально отступиться от христианства. Епископы дали царю персов достойный ответ и соборно постановили с оружием в руках защищать веру. Соборное послание звучит решительно: «Да поднимется рука брата на брата родного, если он отречется от заповедей Господних. И отец без сострадания да пойдет на сына и сын на отца. И да не боится более жена поднять руку на мужа вероломного, и да восстанет слуга на господина...» Так в исторической конкретности практически разнообразно переживается долг христиан.

    Руки армян протянулись к Византийской империи, взывая о помощи. Но ни Феодосий II, ни Маркиан не имели силы пойти против персов. Произошло внутреннее восстание. Персы его подавили. Вождь восставших Вартан I и 1036 павших с ним в битве были канонизованы, равно и казненный католикос Иосиф и иже с ним. Это был 451 год, т. е. год Халкидонского собора. Армении было не до него. Но и греки не делали достаточных усилий к привлечению армян. Формально греков оправдывала «заграничность» армянских епископов. Ведь соборы были «имперские». Но... империя не вселенская церковь. Еще мелочнее упрек армянам, что они с греческой точки зрения входят в митрополию Кесарии Каппадокийской и потому как бы не имеют нужды в особом представительстве на соборе. Это иллюстрация помрачения церковного сознания под грузом национальной слепоты.

    С момента косвенного привлечения армян к несторианским спорам несторианство запечатлелось в Армении как главная ересь, а Кирилл Александрийский, наоборот, как великий столп православия. Но Халкидонский собор как бы недостаточно осудил Нестория, ибо не осудил поименно его учителей. Армения через Сирию заразилась всеми предубеждениями против «халкидонцев».

    Армянские богословы, отойдя от греков, разучились понимать греческий язык и различать тонкости терминов: «фисис», «усиа», «ипостасис». По примитивности армянского языка эти термины передавались одним армянским словом «пиутиун». Таким образом, две природы Халкидонского собора были поняты как два лица. В то же время вся агитация монофизитов, противников Халкидона, была понятной армянам и вызывала у них симпатию. А сама сбивчивая агитация византийских императоров, их отступническая от Халкидона церковная демагогия с Энотиконами и иерархами, их подписывавшими, только утверждали армян, что они правы, воздерживаясь от принятия Халкидона, ибо и византийская церковь ищет истины на путях освобождения от Халкидона. В это время, в 491 г., армянский собор в столице Вагаршапате принял Энотикон Зинона и осудил равно и Нестория, и Евтихия. Отверг и Халкидонский собор, как якобы утвердивший «два лица». Постановление Вагаршапатского собора 491 г. звучит так: «Мы, армяне и греки, грузины и агване, исповедуя единую истинную веру, завещанную нам святыми отцами на трех вселенских соборах, отвергаем такие богохульные речи (т. е. что во Христе два отдельных лица) и единодушно предаем анафеме все тому подобное».

    Этот собор и стал историческим водоразделом между греческим православным и армяно-грегорианским исповеданием на все века. А временно отколол от греческого православия и грузинскую церковь. На соборе в Вагаршапате приняли участие и соседние католикосы Грузии и Агвании. Это все значит, что Армения, принявшая Энотикон (правда, в своем толковании), соблазнена была к отделению самими православными императорами.

    Новый собор в Довине (527 г.) еще больше углубил разделение. Собор постановил признавать во Христе одну природу. Для того чтобы нагляднее выразить мысль об этом единоприродии, подтвердил — праздновать Рождество Христово и Богоявление в один день, 6 января. Объясняется это тем, что Христос в одно и то же время и Бог и человек. Рождество утверждает человеческую природу, а Богоявление — божественную. С этой же вероучительной целью и под влиянием нового монофизитского учения Юлиана Галикарнасского о нетленности тела Христова было постановлено совершать таинство евхаристии на пресном хлебе и на одном вине, без примеси теплой воды. Тут же предписано и монофизитское добавление к трисвятому слов: «распныйся за ны». Об этом соборе впоследствии католикос Григорий VII (1294—1306 гг.) писал: «Всему Востоку известно, что десять епископов на Довинском соборе переменили почти весь закон, который от блаженного Григория оставался у нас ненарушенным».

    Тогда же было запрещено армянам путешествовать в Иерусалим на богомолье и входить в общение с греками. Собор этот, несомненно, продиктован был противогреческими настроениями, ибо с воцарением Юстина I (518 г.) в Константинополе началось торжество Халкидонского знамени. А персы из-за внутренней политической смуты очень ухаживали за армянами и расширяли формы их самоуправления. И даже с 518 г. дали им национального армянского князя.

    Как бы в параллель Халкидонскому собору собор Довинский присвоил армянскому католикосу титул патриарха, ибо на Халкидонском соборе названы патриархами: Римский, Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и Иерусалимский...

    В отделившейся армянской церкви происходили брожения, которые могли повести к церковному воссоединению армян с греками. И временно такое воссоединение имело даже успех. Оно естественно усилилось во время объединительной и компромиссной политики Юстиниана. Осуждение трех глав (V Вселенский собор), формула Юстиниана «Един от Св. Троицы распят» — все это не могло не возбуждать надежд на воссоединение армян с греками. Юстиниан подчеркнуто ухаживал за греческой частью Армении, наводил там порядки, уничтожал злоупотребления греческих чиновников, строил церкви и монастыри. На V Вселенском соборе 553 г. армянская церковь, формально не представленная, мыслилась как бы в союзе с церковью греческой. В знак братского единения читано было на соборе послание католикоса Исаака Великого к Проклу Константинопольскому, ибо в нем осуждались сочинения Феодора Мопсуестийского, письмо Ивы и сочинения блаж. Феодорита против Кирилла.

    Армянское восстание против персов 571 г. под водительством Вардана II усилило симпатии к грекам. Хотя эта семилетняя борьба, как и первое восстание Вардана I сто лет тому назад, была персами подавлена, но в 589 г. она перешла в военный союз армян с греками, ибо император Маврикий вмешался во внутренние усобицы персов и посадил на престол Хосрова. Хосров уступил Маврикию часть Армении и половину Грузии. С этого момента поднялось движение за соединение с греками. Пошли споры, соборы, в результате — подчиненные грекам армяне в большинстве соединились с ними и избрали себе для греческой половины Армении своего, православного, католикоса Иоанна III, который и управлял ими до 616 г., когда был уведен в плен Хосровом, захватившим всю Малую Азию.

    Грузинский католикос Кирон, или Кирион, также перешел на сторону греческого православия, т. е. Халкидонского собора, и этим ликвидировал почти 70-летнее вовлечение своей церкви в монофизитство под влиянием соседей-армян.

    Но католикосы персидской Армении собирали соборы, усердно проклинали Халкидонский собор и благословляли формулы своих соборов: Вагаршапатского 491 г. и Довинского 527 г. Ввиду выяснившегося перехода грузинского католикоса Кирона на сторону Халкидонского собора армянский католикос вновь собрал в 596 г. собор в Довине и постановил разделиться с грузинами под страшными клятвами: «Мы приказали об иверийцах — не иметь с ними никакого общения .ни в молитве, ни в еде, ни в дружбе, ни в кормлении детей. Не ходить к кресту, прославленному в Мцхете, не принимать их в наши церкви, удаляться от браков с ними; только покупать и продавать, как евреям». Эта ссора с армянами помогла грузинам закрепиться в греческом православии.

    В начале VII столетия (611—617 гг.) произошло победоносное нашествие Хосрова и захват всей Армении. Во враге греков, Хосрове, армянские католикосы нашли друга по их противохалкидонству. Персы понудили всех армян бывшей греческой части отречься от Халкидонского собора. Для этого Хосров даже собирал собор при своем дворе, после чего своим указом повелел всем армянам принять веру их католикосов. Но Ираклий вскоре победил Хосрова и снова освободил совесть «халкидонцев». Ираклий повел противоположную политику и достиг временно воссоединения армян. Это происходило уже в русле общей вероисповедной политики Ираклия и на фоне начала движения арабов и распространения монофелитства. В связи с этими событиями мы и вернемся вновь к Армении.